Несколько предварительных замечаний. На численность войска, как общую, так и выставляемую в поле в каждую конкретную кампанию, влияет целый ряд обстоятельств. Тут и логистические проблемы – на бумаге рать может быть сколько угодно большой, но собрать ее в одном месте, более или менее организованно привести к месту битвы и при этом организовать снабжение сколько-нибудь долгое время может оказаться неразрешимой задачей. В нашем русском случае проблемы снабжения, о чем уже говорилось выше, играют далеко не последнюю роль, учитывая редкость населения и его бедность, и неудовлетворительно развитую инфраструктуру, и прежде всего дороги и др.
С логистикой тесно связана и другая, не менее важная проблема – качество управления, администрирования. От того, насколько развит управленческий аппарат и в центре, и на местах, насколько он работоспособен и способен выполнить возложенные на него задачи, во многом зависит боеспособность войска. Ведь именно этот административный аппарат, чиновники, дьяки и подьячие, получив государев указ, организуют набор войска, контролируют качество его вооружения и обеспечивают его снабжение.
Не стоит забывать и об особенностях социального и политического устройства государства и общества. Хотя перегородки между отдельными «чинами» Московского государства, «освященным, и служивым, и торговым, и земледелательным», еще были весьма и весьма размыты, власти все же постепенно стремились упорядочить характер и порядок «службы»-тягла каждого из чинов по принципу «всяк сверчок знай свой шесток». Есть все основания вести речь о своего рода тенденции к растущей «профессионализации» и «разделении труда» внутри московского общества «классического» периода, когда служилые люди воюют или управляют, крестьяне пашут и платят налоги, купцы торгуют, а служители церкви молятся. Средневековой идеал общественного устройства, разделенного на три «состояния», «воюющих», «трудящихся» и «молящихся» (соответственно bellatores, laboratores и oratores), в Русском государстве того времени был весьма близок к достижению. Естественно, что такой расклад не мог не оказать своего влияния и на численность русского войска. Об историографическом фантоме, «всеобщем» народном ополчении, когда под великокняжеские знамена поднимается и стар, и млад, и знатный, и простолюдин (образ такого ополчения, весьма далекий, кстати, от реальности, нашел свое отражение в отечественной военно-исторической живописи), пожалуй, стоит забыть – во всяком случае, уже в XV в., судя по летописным заметкам, в русских городах и волостях сложилась достаточно многочисленная прослойка по меньшей мере полупрофессиональных воинов, не занятых в производстве, но живших «от войны».
Само собой, на численность войска оказывают влияние демография, экономика. Не стоит забывать о том, что Московия «классического» периода – общество с аграрной и в значительной степени натуральной экономикой, с малочисленным городским населением и игравшими на фоне сельского хозяйства второстепенную роль торговлей и «промышленностью». Отсюда проистекают и достаточно ограниченные финансовые возможности государства, о чем мы уже писали прежде.
Наконец, в зачет необходимо брать и сугубо военные соображения, особенности московской тактики и стратегии, которые также оказывали немаловажное воздействие на численность вооруженных сил – как общую, так и в отдельных кампаниях и походах.
Принимая во внимание все эти соображения, мы неизбежно рано или поздно должны подойти весьма и весьма критически к утвердившемуся в общественном мнении, да что там в общественном – и в профессиональном историческом сообществе, взгляде на численность ратей московских государей как на неисчислимые, «тьмочисленные».
Происхождение этого мнения, в общем, достаточно «прозрачно». Увы, сметных и иных списков, как, впрочем, и других аналогичных документов (подобных татарским или османским дефтерам), в которые были бы занесены все служивые люди, получающие государево денежное, кормовое и иное другое (земельное прежде всего) жалованье и которые были бы датированы 2-й половиной XV – началом XVII в., до наших дней не дошло. В том, что такие списки существовали уже в начале XVI в., сомнений нет. Еще имперский посланник С. Герберштейн в своих «Записках о Московии» сообщал своим читателям, что «каждые два или три года государь (то есть Василий III. – В. П.) [производит набор по областям и] переписывает детей боярских с целью узнать их число и сколько у каждого лошадей и слуг»
[162]. Естественно, что в Разрядном приказе (а до того, как он появился, – в соответствующем «столе» великокняжеской «канцелярии») на основании таких списков должны были составлять сводные ведомости, и государь всегда мог затребовать такой сметный список для того, чтобы узнать, сколько «воинников» у него есть и на что он может рассчитывать в случае очередного похода на супостатов.
Однако политические неурядицы и катаклизмы, природные бедствия и иные другие причины способствовали тому, что архивы московских приказов досмутного времени сохранились чрезвычайно плохо. Естественно, что историки (а вслед за ними и читатели их трудов), пытаясь ответить на вопрос «Сколько же ратных было в распоряжении московских государей?», искали нужные им сведения на страницах русских летописей и записок иностранцев, которые с конца XV в. во все возрастающем количестве прибывали на Русскую землю. Надо ли говорить, что эти источники не отличались особой достоверностью (за исключением, быть может, официальных летописей эпохи Ивана Грозного, и то не в полной мере. Их составители широко использовали материалы из царского и приказных архивов, а также текущую документацию Посольской избы и Разрядного приказа – соответственно внешнеполитического и военного ведомств Русского государства). Московских летописцев и книжников мало интересовали такие суетные, земные вопросы, как численность великокняжеских ратей. Это дело государевых дьяков и приказных, дело сугубо мирское. Для летописца характерен другой подход: он уверен, что ничто в этом мире не происходит помимо воли Божьей. Для исполнения же Божественной воли и замысла размер рати не имеет значения, ибо на войне «пожежнет един тысящу, а два двигнета тму, аще бы не Бог отдал и Господь предал». Это – несущественная деталь, которую можно опустить без ущерба для основного замысла. Не случайно отрывочные данные о численности войск и о проблемах, связанных с их снабжением, сохранились в периферийных по отношению к московской, псковской (в первую очередь) и новгородской летописных традициях, носивших несколько более «приземленный» характер.
Сомнительными стоит признать и сведения, которые сообщают иностранцы – дипломаты и военные. В Москве знали (во всяком случае, предполагали, ибо сами московиты действовали таким образом), что всякий посол, помимо прочих обязанностей, должен был заниматься и сбором информации о государстве, в которое он послан, в том числе сведений о его военном потенциале. Потому то, принимая иностранных послов или рассказывая за границей о своем государе и его стране, хитрые московиты стремились создать у слушателей впечатление о неисчислимости русских ратей. И вот в 1486 г. московский посол Георг Перкамота в разговоре с миланским герцогом Галеаццо Сфорца заявил, что, когда его государь «хочет выступить с конницей в какой-нибудь поход, через 15 дней в его распоряжение предоставляются в каждом городе и деревне намеченные и выделенные для него люди, по каждой провинции, так что всего вместе собираются двести и триста тысяч коней и что оплачиваются они общинами, городами и деревнями в течение всего времени, на которое названный их господин хочет их занять, и что в отдельных случаях может быть выставлено еще большее количество пеших, которых употребляет для защиты и охраны городов и важных мест и проходов, где должны проходить пехота и конница его, и для сопровождения обозов с продовольствием»
[163]. Спустя сорок лет другой московский дипломат, Д. Герасимов, рассказывал в Риме, что его государь способен выставить армию в 150 тыс. всадников
[164]. Имперский же посол Франческо да Колло в своем отчете о поездке в Московию и вовсе пишет, что Василий III в случае необходимости «может поставить под ружье около 400 тысяч конников, по большей части лучников, а также других – копьеносцев и владеющих саблями»
[165].
