Описание, данное Герберштейном, благодаря своей полноте и живости слога стало своего рода образцом для подражания, и последующие сочинители в общем и целом следовали за Герберштейновым описанием, внося лишь отдельные несущественные изменения. Возьмем, для примера, не менее, пожалуй, известное сочинение, приписываемое британскому мореходу и дипломату Ричарду Ченслеру, который побывал в Московии спустя почти три десятилетия после Герберштейна. Он сообщал своим читателям, что «всякий раз, вступая в стычку с неприятелем, идут они (московиты. – В. П.) вперед без какого-либо порядка; они не разделяют свои ряды ни на крылья, ни на какие-либо другие подразделения, как это делаем мы, но находясь большей частью в засаде, внезапно бросаются на врага…»
[276].
Другой англичанин, не раз уже упоминавшийся нами Дж. Флетчер, был более словоохотлив (и, как нетрудно заметить, так же как и его предшественник, следовал за Герберштейном). «Русский царь надеется более на число, – писал он, – нежели на храбрость своих воинов или на хорошее устройство своих сил». Согласно его описанию, «войско (русских. – В. П.) идет, или ведут его, безо всякого порядка, за исключением того, что четыре полка, или легиона, на которые оно разделяется, находятся каждый у своего знамени, и таким образом все вдруг, смешанной толпой, бросаются вперед по команде генерала». При этом, «когда они начинают дело или наступают на неприятеля, то вскрикивают при этом все сразу так громко, как только могут, что вместе со звуком труб и барабанов производит дикий, страшный шум». Флетчер отдельно отмечал, что «в сражении они (московиты. – В. П.) прежде всего пускают стрелы, потом действуют мечами, размахивая ими хвастливо над головами прежде, чем доходят до ударов». Относительно русской пехоты англичанин писал, что московитские «генералы» «обычно помещают в какой-нибудь засаде или удобном месте, откуда бы она могла более вредить неприятелю с меньшей опасностью для себя…». Примечательно, что Флетчер далек от уничижительной Герберштейновой характеристики умениям московитов обращаться с артиллерией, отмечая, что для войны с поляками русские воеводы стараются запастись возможно большим числом артиллерийских орудий, обильно снабженных всем необходимым. «Полагают, – писал он, – что ни один из христианских государей не имеет такого хорошего запаса военных снарядов, как русский царь». Правда, это, по мнению Флетчера, мало помогает русским – они хороши при обороне крепостей, тогда как «в открытом поле поляки и шведы всегда берут верх над русскими»
[277].
Оставим последнее утверждение на совести иноземца и подведем некий предварительный итог всему сказанному Герберштейном и его последователями. В их описании ратных обычаев московитов причудливо переплетаются реальность и выдумка. В самом деле, откуда могли достоверно узнать иностранные дипломаты, купцы и путешественники о том, как привыкли сражаться русские? Военных атташе тогда не существовало, на поле боя и в походы ни Гербер-штейна, ни Ченслера, ни Флетчера, ни других дипломатов и иных наблюдателей русские с собой не брали – зачем? И из книг – тех самых военных трактатов и мемуаров, тем более уставов или наставлений, – узнать об особенностях московской тактики и стратегии они не могли. Единственный путь – расспросить о том, как привыкли биться московиты, у их противников, тех же поляков или литовцев, да поговорить с иностранными наемниками, которые со времен Ивана III не переводились на московской военной службе. И само собой, можно ведь почитать, что пишут о ратных обычаях русских другие авторы – а если полагать московитов варварами, этакими скифами, так задача еще более упрощается. Достаточно найти аналогии у тех же античных авторов, и описание готово, а падкий на сенсацию и все необычное западноевропейский читатель всенепременно клюнет, особенно если книжка будет снабжена соответствующими гравюрами, живописующими варварский облик московитов as is (и гравюры голландского мастера К. де Брюина не самый худший из возможных вариантов изображения воина-московита).
Увы, эта довольно низкая оценка умения русских вести войну была усвоена и русской историографией – мнения князя Н. С. Голицына и С. М. Соловьева по этому поводу мы уже приводили прежде. Правда, при столь печальном состоянии дел не совсем понятно, как же все-таки московские государи умудрились не просто выжить в мире, где полно было хищников больших и малых, но при этом еще и суметь существенно расширить пределы своего государства, превратив его в подлинное царство, империю, Третий Рим. При этом было обращено в ничтожество Великое княжество Литовское (которое при великих князьях Ольгерде и Витовте во 2-й половине XIV – начале XV в. едва не поглотило все русские земли), отражен татарский натиск – да что там отражен, когда в ходе противостояния Москва подчинила себе три татарских «царства» – Казанское, Астраханское и Сибирское – и отбила у Крымского «царства» мечту восстановить могущество и величие Золотой Орды. Более того, устояв в Смуту, Русское государство во 2-й половине XVII в. успешно поборолось с Речью Посполитой за верховенство в Восточной Европе, завершив долгую, 200-летнюю, войну подписанием «Вечного мира» в 1686 г. Остается или, пожав плечами, вспомнить знаменитое тютчевское «Умом Россию на понять, аршином общим не измерить…», положившись на некое чудо, или же попробовать разобраться: так ли уж примитивно было военное искусство наших прадедов, так ли уж они были беспомощны и бестолковы, как долгое время было принято считать? И надо сказать, что в последние 10–15 лет в деле изучения особенностей русского военного дела позднего Средневековья – раннего Нового времени отечественными историками сделан если не прорыв, то, во всяком случае, серьезный сдвиг в сторону от устоявшегося стереотипа об архаичности и отсталости московского ратного обычая.
Итак, начнем борьбу со стереотипами с характеристики московской стратегии. Конечно, никаких «белых» или иных цветных книг с изложением основ московской стратегии, равно как и меморандумов на ту же тему из Разрядного приказа, приказа Посольского или рожденных в недрах царской канцелярии или Боярской думы докладных записок в нашем распоряжении нет. Да и вряд ли в Москве задумывались над такими высокими материями. Однако, если порыться в старых документах – в посольских книгах, речах царских ли, дипломатов ли, в писаниях книжников, то можно попробовать реконструировать основные положения московской «стратегической» «доктрины» (во всяком случае, определить цели, ради которых стоило вести войны, – точно). И кстати говоря, помощи от иностранных наблюдателей-современников в этом деле мы вряд ли дождемся. Ведь если глянуть на приведенные выше свидетельства Герберштейна и англичан, то нетрудно заметить, что в них речь идет о тактике, а вот тот круг вопросов и проблем, что имеет отношение к стратегии, в них на затрагивается вовсе.
Для начала отметим, что, как подметил британский историк Р. Маккенни, «насилие и войны – это константы европейской истории, однако в XVI в., – продолжал он, – подогреваемые самой экспансией, они обрели новый и невероятный масштаб… Никогда прежде армии и пушки не использовались с такой жестокостью и размахом (выделено нами. – В. П.)… Экспансия экономическая, интеллектуальная и духовная, равно как и собственно географическая, – и конфликт – социальный, религиозный и международный – проходят красной нитью через все столетие, объединяя в единое целое перемены, связанные с Возрождением, Реформацией, Контрреформацией и географическими открытиями…»
[278]. Россия не могла остаться в стороне от этих процессов, если не просто хотела выжить, но и заставить с собой считаться (не говоря уже о внутренних причинах, обуславливавших экспансию, – причинах не только политических, но и экономических, и социальных). Экспансия же предполагала активную, наступательную внешнюю политику, а значит, и войны – войны многочисленные и регулярные, особенно если принять во внимание слова В. О. Ключевского (не откажем себе в удовольствии процитировать на этот раз их полностью). Великий русский историк, оценивая стратегическое положение Русского государства, писал, что его территориальное расширение во 2-й половине XV–XVI в. поставило Русскую землю «в непосредственное соседство с внешними иноплеменными врагами Руси – шведами, литовцами, поляками, татарами. Это соседство ставило государство в положение, которое делало его похожим на вооруженный лагерь (выделено нами. – В. П.), с трех сторон окруженный врагами…»!
[279]
