На «казанском» фронте сценарий был несколько иным. Казань, в отличие от Крыма, подчеркнем это еще раз, была более уязвима – по Волге от Нижнего Новгорода можно было доставить к стенам татарской столицы и пехоту, и наряд, и все необходимые припасы. Иван III неоднократно демонстрировал казанцам, что может быть, если они будут упорствовать в своем враждебном отношении к Москве. Однако «младоказанская» «партия», сделав ставку на союз с Крымом, решила, что она сможет, несмотря на очевидное неравенство в ресурсах и силах, успешно противостоять давлению со стороны Москвы. И после смерти ее «лидеры» пришли к выводу, что настал благоприятный момент, чтобы взять реванш за многолетнее унижение. «Староказанская» «партия», хорошо выучившая «уроки», преподанные Иваном III, активно противилась этой перемене, и почти полстолетия Казань потрясали внутренние усобицы и перевороты, которые выливались так или иначе в напряженность на русско-казанском «фронтире».
В ответ Москва усиливала военное давление на Казань, предпринимая раз за разом военные экспедиции против казанцев и оказывая поддержку «староказанцам». И чтобы это давление было более эффективным и менее затратным, Василий III приказал в 1523 г. воздвигнуть «на усть реки Суры град древян и нарече его Василь-град…»
[297]. Цель постройки Василь-города сам великий князь сформулировал четко и недвусмысленно – в наказе отправленным в Литву послам говорилось, что государь-де «на Казанской земле близко Казани, на Суре, велел город поставити того дела, чтоб ему ближе из того города с Казанью свое дело делати, людем бы его ближе ходити к Казани…»
[298]. В том же духе высказывался митрополит Даниил, который «великому князю велику хвалу» воздавал, «что город поставил, тем деи городом всю землю Казанскую возьмет»
[299].
Сын Василия Иван IV продолжил эту стратегию постройкой Свияжска накануне своего третьего и последнего похода на Казань в 1552 г., выдвинув передовой рубеж развертывания своих ратей на непосредственные подступы к Казани. При этом в промежутке между двумя этими вехами в 30-х – начале 40-х гг. спешно укреплялось русско-казанское пограничье для того, чтобы «от казанских людей отседетися мочьно»
[300]. Эти меры в конечном итоге позволили успешно разрешить «казанский» вопрос, а вместе с ним – и «астраханский». Правда, здесь необходимо отметить, что от прежней оборонительной стратегии, в которой главную роль играла дипломатия, подкрепленная силой оружия, и главная цель которой, как уже было отмечено выше, было создание условий для решения «литовского» вопроса, сменилась на иную – наступательную, а вместе с ней изменилась и цель. Раньше Москва пыталась, действуя по принципу «Разделяй и властвуй», играть на противоречиях между татарскими династами и юртами, с одной стороны, а с другой – активно эксплуатируя «внутрипартийную» борьбу между татарскими аристократическими кланами, и тем самым создавала благоприятный для себя политический климат на казанской и ногайской «украйнах». Теперь же, с середины 40-х гг., с победой в Москве «партии войны» (одним из «вождей» которой был, судя по всему, митрополит Макарий), было решено перейти к установлению прямого московского господства над татарскими юртами. И решалась эта задача теперь не дипломатией, но военными средствами.
Подводя общий итог, можно сказать, что новая московская стратегия, активная, наступательная (до поры до времени) на «литовском» «фронте» и «оборонительная» на «татарском», контуры которой наметились, надо полагать, еще во время междоусобной войны Василия II со своим дядей Юрием и его сыновьями, получила свое развитие при Иване III и окончательно закрепилась при Василии III и Иване IV. Главными ее чертами были целеустремленность и упорство в достижении поставленной цели, ориентация на «малую» войну, осады крепостей и разорение неприятельской территории посредством организации опустошительных массированных набегов вкупе со стремлением уклониться от больших полевых сражений в ее «наступательном» варианте. В оборонительном же варианте московская стратегия предусматривала организацию системы дальнего обнаружения выдвигающихся неприятельских сил, выдвижения навстречу врагу передовых рубежей развертывания своих войск и, самое главное, организацию «фортификационного наступления» через постройку укрепленных линий как можно дальше от сердца государства – с тем, чтобы обезопасить его от набегов неприятеля. Такая стратегия, быть может, не была эффектной – работа лопатой и топором требовала пролития немалого пота, но она позволяла сберечь главное – людские жизни. И, подводя общий итог проделанной в конце XV – начале XVII в. московскими государями и их служилыми людьми работы, можно с уверенностью сказать – московская стратегия в общем и в целом оправдала себя.
Очерк VI. Русский ратный обычай: московская тактика и ее развитие в «классическую» эпоху
Охарактеризовав в общих чертах московскую стратегию и те основные принципы, на которых она строилась, перейдем к рассказу о том, какой была московская «тактика» (почему мы взяли оба термина в кавычки – а потому, что в стародавнюю ту эпоху оба этих слова не были известны московским воинникам – ни воеводам, ни рядовым бойцам). Писать о ней и легко, и сложно одновременно. С одной стороны, этот аспект функционирования русской военной машины как будто довольно подробно разобран в предыдущей исторической литературе
[301], и к тому же в летописях, разрядных книгах и записках иностранцев сохранилось немало (в отличие от стратегии) свидетельств относительно того, как, каким образом бились русские ратники с ворогами. С другой стороны, особенности источников не позволяют составить более или менее точное и непротиворечивое представление о русской тактике и ее эволюции на протяжении «классического» периода, оставляя немало места для дискуссий и обсуждений. И все же мы попробуем предложить читателям свое видение этой проблемы, отнюдь не претендуя на абсолютность и завершенность представленной картины.
Говоря о московской тактике «классического» периода (под которым мы понимаем время с середины XV до начала XVII в. – образно говоря, от сражения на околицах Русы зимой 1456 г. до битвы при Добрыничах зимой же 1605 г.), мы не можем обойти стороной проблему так называемой «ориентализации». Последняя имеет к нашей проблеме самое непосредственное отношение. Немного об истории вопроса. Тезис об «ориентализации» русского военного дела на рубеже позднего Средневековья – раннего Нового времени был выдвинут известным отечественным оружиеведом и археологом А. Н. Кирпичниковом сорок лет назад в ставшей классической работе «Военное дело на Руси в XIII–XV в.»
[302]. Уточняя и развивая тезис своего учителя, археолог О. В. Двуреченский предложил понимать под «ориентализацией» возникновение на базе комплекса вооружения удельного времени XIII – 1-й половины XV в. во 2-й половине XV в. совершенно новой военной традиции и соответствующего ей комплекса вооружения и, естественно, тактики
[303].
