Небольшая зарисовка из истории «малой» войны Поле, однако, согласитесь, очень и очень показательная. В ней (и в наказе воеводе Хилкову), как в капле воды, отразились все основные особенности и характерные черты станичной и сторожевой службы и тактические приемы (атака частью сил неприятельской заставы с последующим ложным отступлением и заманиванием врага в засаду и «отнятием» отходящих товарищей от преследующих их неприятелей). Стоит заметить, что схожие тактические приемы применялись русскими начальными людьми, воеводами и головами не только во время набегов и несения сторожевой службы, но и время «прямого дела», и не важно, большими силами это «дело» творилось или же малыми. Однако обо всем по порядку.
Представим некую гипотетическую ситуацию, когда к воеводам русского войска, находящегося на марше ли, на бивуаке ли или же на «берегу» в ожидании нападения татар, от находящихся далеко впереди сторожей пришла весть о том, что неприятель большими силами двигается навстречу, намереваясь дать бой (как это было, к примеру, в 1436 г. под Скорятином «в Ростовъской области». Тогда Василий II договорился было со своим врагом, князем Василием Косым, о перемирии и распустил своих воев на прокорм, тогда как Косой и не думал соблюдать договор и попытался напасть на распущенное войско великого князя. Ан нет, ничего у него не вышло – сторожи успели предупредить Василия II о появлении его недруга, и великий князь успел собрать своих ратников для отпора
[317]). По тем или иным причинам (обоз-кош отягощен добычей, отступление откроет врагу дорогу в русские земли или же, наоборот, вражеское войско мешает выполнить поставленную государем задачу) уклониться от сражения нельзя и «прямое дело» неизбежно. Большой воевода созывает военный совет, на котором начальные люди обговаривают детали будущего «уряжения полков» и порядок их, полков, взаимодействия на поле боя и, естественно, способы управления ими во время сражения. Последний вопрос был одним из важнейших, ибо изощренность тактики русских ратей, особенно тогда, когда войско включало в себя все три рода войск – конницу, пехоту и артиллерию-«наряд», требовала и не менее изощренной и сложной системы условных сигналов-«ясаков», звуковых и визуальных, для управления отдельными частями войска на поле боя и опознавания своих. Так, согласно одному из вариантов летописной повести о сражении на реке Шелонь между москвичами и новгородцами в 1471 г., государевы полки использовали пароль-ясак «Москва», и, по словам книжника, разгромленные новгородцы в панике бежали с поля боя, «вси устрашаемы зело» и «яко скот бродяху, не ведуще друг друга», «иде же им гласи слышатся, якоже уставлен беаше глаголатися ясак полков князя великого «Москва»…»
[318].
Помимо подобных словесных ясаков, в русском войске той эпохи активно использовали разного рода звуковые сигналы, подаваемые литаврами-накрами и иными ударными инструментами. Англичанин Дж. Флетчер писал, что русские начальные люди «привязывают к своим седлам по небольшому медному барабану, в который они бьют, отдавая приказание или устремляясь на неприятеля», кроме того, в войске использовались также для подачи сигналов и «барабаны большого размера, которые возят на доске, положенной на четырех лошадях. Этих лошадей связывают цепями, и к каждому барабану приставляется по восемь барабанщиков»
[319].
Такой барабан-набат, служивший прежде всего для отдачи важнейших сигналов – сбор войска и выступление в поход, – являлся и знаком отличия воеводы, символом его самостоятельности – как писал в челобитной государю один разместничавшийся воевода, что он «лет с тритцать ходит своим набатом, а не за чужим набатом и не в товарищах», а потому ему «невместно» принять назначение, указанное в присланной из Разряда полковой росписи
[320].
Кроме литавр и барабанов, звуковые сигналы отдавались также и трубами. Так, французскому авантюристу Ж. Маржерету, помимо набатов и седельных тулумбасов, у каждого русского воеводы было еще и несколько «труб и несколько гобоев, которые звучат только тогда, когда они готовы вступить в сражение, или в стычке»
[321].
Несколько примеров того, как использовались трубы и ударные инструменты в бою. В упоминавшемся чуть выше сражении под Скорятином Василий II самолично, «похватив трубу», «начат трубити», призывая своих воинов на сбор. В 1552 г., во время осады Казани, Иван IV, отправляя свои полки на последний штурм, «повеле в набаты бити и в накры многы, и в сурны играти, и в трубы трубити»
[322]. Тремя годами позднее, в 1555 г., во время сражения при Судьбищах, когда русское войско потерпело поражение и начало разбегаться, окольничий А. Д. Басманов-Плещеев и С. Г. Сидоров сумели собрать вокруг себя часть своих людей и отступили в дубраву, где находились их коши. Здесь Басманов «велел… бити по набату и в сурну играти», и на его призыв «съехалися многие дети боярские и боярские люди и стрелцы»
[323], заняли здесь оборону («осеклися») и сумели отбиться от наседающих татар.
Не меньшее значение играли и знамена – большое государево знамя, которое было в большом полку вместе с большим воеводой, и полковые знамена (это о них писал Ж. Маржерет: «У каждого генерала есть свое знамя, которое различается по изображенному на нем святому; они освящены патриархом, как другие [изображения] святых. Два или три человека назначены его поддерживать»
[324]). Изобразительные источники позволяют утверждать также, что свои значки имели также и «сотни». По знамени ориентировались рядовые воины и начальные люди, к нему съезжались после неудачной атаки дети боярские и их послужильцы, за него шла ожесточенная схватка в бою, ибо падение знамени означало поражение. Вот, к примеру, что пишет летописец о сражении ратников великого князя с новгородской ратью на Двине в 1471 г. – в жестокой сече великокняжеские вои «знамя оу двинян выбиша, а трех знамянщиков под ним оубиша; оубиша бо первого, но и другой подхватил, и того оубили, ино третей взял, оубивъши же третего и знамя взяша», и только тогда «двиняне возмятошася» и «одолеша полкы великого князя и избиша множество двинян и заволочан…»
[325]. Во время осады Казани появление на башне «зело великой бусурманской хоругви» и размахивание ею стало сигналом для одновременной вылазки осажденных и удара в тыл русским другой татарской рати извне
[326]. Другой, не менее примечательный случай приводил в своих воспоминаниях польский ротмистр Н. Мархоцкий, описывая сражение между тушинцами и правительственными войсками под стенами Москвы. По его словам, опрокинув московскую конницу, польская гусарская хоругвь кинулась было преследовать отступающих московитов, но гусарский хорунжий вместо того, чтобы следовать за своим ротмистром, «увидев сбоку москвитян, присоединился к тем, кто их преследовал». Эта «инициатива» хорунжего имела самые печальные последствия – «хоругви, следовавшие за первой, решили, что она уже смята, и ни с того ни с сего показали спину», преследуемые русскими. И все бы ничего, поскольку в резерве у тушинцев было несколько рот пехоты, но, увы, по словам Мархоцкого, «пехотные ротмистры, похватав хоругви, побежали первыми», а за ними бросились в бегство и их люди, которых и порубила московская конница
[327].
