Отметим, что русская конница все же не очень любила «съемный бой», предпочитая ей дистанционный. Любопытное свидетельство на этот счет приводит уже упоминавшийся нами прежде С. Немоевский. По его словам, в одном из сражений русских с татарами (возможно, в 1591 г.) получившие приказ атаковать неприятеля польские наемники, по своему обычаю, ринулись в бой, однако их порыв не был поддержан русской конницей, и поляки, попавшие в окружение, с большим трудом и потерями сумели пробиться назад. «Когда же они (поляки. – В. П.) стали укорять тех (русских. – В. П.) в выдаче головой и неподдержке, – продолжал дальше свой рассказ Немоевский, – те еще выговаривали им, указывая на глупость-де наших: «А кто же это видел такую бессмыслицу – бежать к неприятелю, как будто у вас глаза повынимал, как это вы сделали (выделено нами. – В. П.)…»
[364] Пассаж, пусть и несколько утрированный, более чем красноречивый и говорящий сам за себя – для русского атака в лоб «по-литовски», с саблей наголо и копьем наперевес, выглядела бессмыслицей! Кстати, стоит заметить, что на завершающем этапе Войны за ливонское наследство и «войны двух царей» русская поместная конница усиливалась наемными ротами бившихся рейтарским боем «немцев» и наемными же ротами поляков и литовцев, привычных к копейному бою.
Одержав верх над неприятелем в ходе «травли» ли, «съемного дела» ли, русские воеводы непременно преследовали неприятеля, отнюдь не стремясь выстроить ему «золотой мост». «И биша поганых немец на 10 верстах, – с удовлетворением отмечал псковский книжник, повествуя о последней фазе битвы, которую дали московские воеводы ливонцам в 1502 г. под Гельмедом, – и не оставиша их ни вестоноши». И на Шелони полки великого князя «погнаша на них (обратившихся в бегство новгородцев. – В. П.), колюще и секуще их». И торжествующие «вои великого князя гонили по них двадесят верст, и тако възвратишася от великиа тоа истомы»
[365].
Однако такое безоглядное преследование применялось тогда, когда было очевидно – главные силы неприятеля наголову разгромлены в «съемном бою» и бегут без оглядки. В противном случае, если враг отступал с поля боя в относительном порядке к своему лагерю и только после этого под покровом ночи снимался и начинал отход, преследование осуществлялось осторожно. Так, в 1533 г. Василий III прямо предписал своим воеводам, отразившим попытку крымских «царевичей» Ислам-Гирея и Сафа-Гирея переправиться через Оку и вынудивших бусурман отступить, «самим за реку не ходить, а за реку с Коломны посылать на тех людей (татарских. – В. П.), которые в розгонех, лехких воевод…»
[366]. Спустя восемь лет, в 1541 г., когда Сахиб-Гирей и его воинство под покровом ночи поспешило начать отступление от Оки, посланные вслед за отходящими татарскими «полками» станичники сообщили Д. Ф. Бельскому и его «товарищам», что хан отходит той же дорогой, что и шел на Москву. Получив это известие, «большой» воевода собрал военный совет, и «воеводы же начаша съветовати: всеми ли людми за реку полести, за царем поити? Ино обычай в ратех държит, что всеми людми в погоню не ходят». В конечном итоге решено было отправить в погоню за ханом отличившихся в ходе сражения князей С. И. Микулинского-Пункова и В. С. Серебряного, «а с ними многых людей выбрав изо всех полков дворовых и городовых»
[367]. Главные же силы русского войска в ожидании вестей от посланной в погоню за неприятелем «лехкой рати» остались на Оке. И в 1591 г. воеводы царского войска не торопились идти за поспешно отступающим к югу крымским «царем», отправив за ним за Оку «лехких» воевод «с резвыми людьми с вогненым боем». И, согласно победной реляции, эти «лехкие» воеводы «крымских и нагайских людей, которые за царем шли с лутчими людьми в отводе сшедчи их за Тулою, на поле побили многих людей, и топтали их и гоняли до царевых полков, и языки у них многие поимали имянитых людей Такбилдея мурзу, хан мурзина брата Казыева, да Абыл Касыма, мурзу Родомкита, и Большие Орды, и иных многих имянитых мурз в языцех поимали, а взяли в языцех до тысечи человек»
[368]. Суздальский урок русскими воеводами был усвоен хорошо, хотя, конечно, такая осторожность порой вела к тому, что враг успевал, пусть и бросая загнанных лошадей и имущество, отступить, спасая главные силы от уничтожения, а то и вовсе, как это было летом 1562 г., отойти вместе с набранным на государевой «украйне» полоном.
Завершая разговор о тактике русского войска, отметим, что, если мы имеем, в общем, достаточно сведений для того, чтобы составить более или менее точное представление о тактике русской конницы (основного рода войск в то время), то этого не скажешь о тактике пехоты – не важно, пищаль-ников ли, казаков или же стрельцов. Не подвергая сомнению индивидуальное мастерство во владении ручным огнестрельным оружием основной массы рядовых пехотинцев (поскольку большая часть ее набиралась из добровольцев, в достаточной степени владевших навыками стрельбы из пищалей и гаковниц), мы можем только предполагать (на основании косвенных свидетельств), что пехота, в особенности отборные московские (не городовые, которые нередко уступали им в боеспособности) стрельцы, были обучены залповой стрельбе
[369]. Могли они (во всяком случае, наиболее опытные и подготовленные части) поддерживать и непрерывный огонь (за счет смены отстрелявшихся бойцов стрелками из задних рядов или же посредством передачи заряженных пищалей впереди стоящим из глубины строя?). Можно также предположить, что в открытом поле стрельцы (и казаки?) могли выстраиваться в 5 и 10 шеренг
[370]. Увы, большего пока о пехотной тактике пока мы сказать не можем.
Подводя общий итог, скажем: несмотря на устоявшийся взгляд на тактику русского войска в «классический» период как достаточно примитивную и архаичную, такая точка зрения все же ошибочна. Русские воеводы хотя и не оставили после себя уставов и наставлений, не говоря уже о военно-теоретических сочинениях и мемуарах, тем не менее были опытными профессионалами-практиками, в массе своей владевшими вполне современным и достаточно эффективным набором тактических приемов. Умелое применение в разных комбинациях «базовых» тактических приемов (а здесь многое зависело от личных качеств как самих воевод, так и, в особенности, среднего командного состава, «центурионов» московских «легионов») позволяло им успешно сражаться против самых разнообразных противников как на западе, так и на востоке.
