Из рассказа тверских летописцев о «тферской войне» следует, что прежде всего передовые «полки» войск коалиции «тяжко плениша» волости в тверской округе. Затем соединенная рать Дмитрия подступила к самой Твери, «посад и церкви пожегл и села по волостям». Спустя три дня после начала осады великий князь «приступил всею ратию к городу». Его ратники «туры прикатили и примет приметали около всего города» и попытались штурмом взять Тьмацкие ворота, подпалив мост и привратную стрельницу-башню
[378]. Тверской князь и его рать совершили вылазку из города, «туры посекли и люди, а иные туры пожьгли». Убедившись в том, что штурм не задался, Дмитрий Иванович отдал приказ прекратить атаки и блокировать Тверь, рассчитывая взять ее измором. Его воины «стали въкруг всего города и за Волгою, на Волзе мосты черес Волгу починили, а град Тферь острогом весь огородиша». Одновременно Дмитрий отправил гонцов в Новгород, предложив новгородской «господе» присоединиться к нему под Тверью (и новгородцы, памятуя о том, как жестоко обошелся незадолго до этого Михаил с Торжком, поспешили откликнуться на зов великого князя, «свою отъмьщающе обиду»), а его войско принялось безжалостно пустошить тверскую округу. И «князь же великыи Дмитрии стоял месяц с всею силою, – с печалью констатировал тверской книжник, – учинив всю Тферьскую область пусту и онем пожегл, а люди мужа и жены и младенца в вся страны равезли в полон»
[379]. Не видя иного выхода и помощи ниоткуда, даже от своего союзника великого князя литовского Ольгерда, Михаил сдался.
По схожему сценарию развивались события и подо Ржевой. Борис Алесандрович выслал вперед себя своих воевод с передовой ратью. Однако Ржева неожиданно оказалась крепким орешком (инок Фома в своем панегирике великому князю писал, что «градок той, аще ли мал, но тверд, и велми приправы градские на нем велми много»
[380]). Ржевичи категорически отказывались открыть ворота перед великокняжескими воеводами, регулярно делали вылазки – одним словом, осада, вопреки всем ожиданиям, затягивалась, и тогда Борис сам решил явиться под сей «градок». Но и тогда ржевичи не прекратили сопротивления. Напротив, они сожгли посад и заперлись в детинце, демонстрируя тем самым свои намерения стоять до конца. Ратники великого князя тем временем плотно обложили город, да так, что и мышь не проскочит, «инии начаша туры рядити и повезоша под град, а инии воду отъяша у града», третьи же «две или три за единою дскою вратною по град приидоша, а иныи за щиты нолны до самы стены прискакаахоу…» и бились с горожанами лучным боем. И от того всего «бысть туга во граде не мала», ибо «дивно видети, но якоже и град содела турами противоу града и поушкы поставиша»
[381].
Итак, из этих двух описаний картина ведения осады перед нами предстает более или менее определенная. Если не удавалось взять город «изгоном» или «искрадом» (используя эффект неожиданности – как это было в декабре 1446 г., когда воеводы Василия II, имея под своим началом то ли девяносто, то ли сотню ратников, взяли Москву, воспользовавшись оплошностью воротной стражи
[382]), то тогда начиналась осада, развивавшаяся по определенному, устоявшемуся канону. Передовые отряды княжеской рати, подступив к городу, обкладывали его со всех сторон, с тем чтобы прервать всякое собщение осажденного города с внешним миром, и разоряли окрестности, вынуждая их жителей толпами со всем своим скарбом сбегаться под защиту городских валов и стен. Главные силы появлялись под осажденным «градом» несколько позднее и, разбив основной лагерь вне зоны действенного обстрела со стороны городской «артиллерии» и стрелков (так, в 1382 г. татары, подступив к Москве, «сташа близ града, акы 2 перестрела», «пристроя ради граднага и стреляниа со града»
[383]), приступали к осадным работам. Из заранее заготовленных и подручных материалов (отсюда и обыкновение осажденных сжигать городской посад, с тем чтобы лишить осаждающих строительных материалов и топлива) ратные возводили контрвалационную линию («град против града») из туров
[384] для того, чтобы воспрепятствовать вылазкам осажденных (оборона крепостей, как видно из обоих описаний, была активной). Если же периметр осажденного города и крепости был слишком велик, то войско ограничивалось постройкой нескольких укрепленных лагерей, промежутки между которыми патрулировались конными и пешими заставами и патрулями-сторожами. Одновременно мастеровые под руководством «мудрых градоемцев» готовили всякую «градоемную снасть» – те же осадные башни-туры, которые должны были быть придвинуты к городским валам, большие щиты, за которыми могли бы укрываться ратники, идущие на штурм, лестницы и пр., в том числе и так называемый «примет» – разного рода материалы (дерево, солома, хворост и пр.), посредством которых можно было бы засыпать рвы и поджечь городские башни и городни (участки стен по валу).
Чтобы ускорить взятие города, осаждающие стремились перекрыть доступ осажденным к воде, и пока одна часть войска занималась осадными работами, другая заготавливала фураж и провиант, параллельно опустошая окрестности. Тем самым не только пополнялись торока, вьюки и возы в кошу (причем, согласно «Закону судному людем», взятая добыча делилась из расчета 1/6 князю, а остальное все шло воинам, причем на свою долю могли рассчитывать и те, кто оставался в то время в лагере
[385]), но и зрелищем разоряемой и опустошаемой округи в уныние и «тугу» приводились осажденные, которые, наблюдая за всем этим и не получая помощи, рано или поздно должны были пасть духом.
Атака планировалась в направлении городских ворот и прилегающих к ним башен и городней – здесь, где сплошной дерево-земляной вал был прорезан проездом в город, фортификация его была слабее и осаждающие могли рассчитывать сломить оборону защитников города и ворваться внутрь. Судя по всему, именно здесь и применялись пресловутые «пороки» (стенобитные орудия-камнеметы), а со 2-й четверти XV в. их постепенно вытесняют первые артиллерийские орудия – так, в 1426 г. великий князь Литовский Витовт осаждал псковский пригород Воронач, «пушками шибая и пороками»
[386]. Впрочем, переоценивать эффективность ранней осадной артиллерии не стоит. Каменные ядра, пусть даже и большого калибра, были не слишком эффективны против традиционной русской дерево-земляной фортификации. Что с того, что она, осадная артиллерия, снесла бы стоящие поверх вала башни-стрельницы или стены-городни, если сам вал оставался бы практически неповрежденным? Да и сами пушки были еще достаточно несовершенны и даже порой опасны не столько для осажденных, сколько для самих осаждающих. Характерный пример – в 1428 г. Витовт пошел было войной на Великий Новгород, взяв с собой немалый наряд, «и пушки и тюфяки и пищали», но застрял под новгородским «пригородом» Порховом. Среди прочих Витовтовых «съсудов градобийных» была и «пушка велика велми, Галка именем». Пушку эту, по сообщению русского книжника, везли «на сороце конех от утра до обеда, а от обеда до полудни на иных сороце конех, а до вечера на иных сороце конех». Немецкий мастер Николай, отливший «Галку» и управлявший ею, похвалялся пред князем, что он «не токмо же княже, сею пушкою стрелницу разобью, но и церковь Святого Николы каменую в граде раздражу». И ведь исполнил пушкарь свое обещание – пущенное «Галкой» ядро действительно снесло башню-стрельницу, пробило насквозь церковь Святого Николы и, сохранив немалую убойную силу, пролетело через Порховский кремль, сбило парапет на другой стороне стены Порховского кремля и угодило в лагерь литовских войск, побив немало ратных и коней княжеских. Однако сам пушкарь не успел порадоваться своей меткости – первый выстрел «Галки» оказался и последним, ее разорвало, а самого мастера «расторгну и размета невидимо где, яко ничтоже обретеся его нигдеже никогда-же, ни тела, ни кости, точию полкабата (полкафтана. – В. П.) его остася…»
[387]. Справедливости ради отметим, что и этого единственного выстрела оказалось достаточно, чтобы порховчане поспешили откупиться от Витовта богатым выкупом в 5 тыс. рублей (еще столько же добавили новгородцы, и новгородский архиепископ от себя дал еще 1 тыс. на выкуп пленников – итого в сумме вышло 11 тыс. рублей. Неплохая цена одного выстрела!).
