Стоит заметить, что производство броней и шеломов на Руси в те времена представляло собой развитое ремесло с разделением труда между мастерами, специализировавшимися на изготовлении отдельных элементов доспеха. Так, в датированном 1573 г. списке мастеров, трудившихся в Бронном приказе при государевом дворе, числились «проволочные мастера» (4 человека), «тянувшие» проволоку для кольчато-пластинчатых доспехов, 4 шеломника, 14 пан-сырников (которые как раз и делали кольчуги, байданы и пансыри) и 7 юмшанников (и еще один мастер, ковавший доски для юмшанов), не считая тех, кто делал черновую работу или доводил готовые доспехи до совершенства, отделывая их
[464].
И прежде чем продолжить наш рассказ об оружии русских воинов, несколько слов о щитах. Как уже было отмечено выше, Павел Иовий со слов Дмитрия Герасимова записал, что московитские воины используют два типа щитов – круглые и «греческие». Это утверждение как будто противоречит широко распространенному мнению, что московиты «классической» эпохи щитов не использовали. С одной стороны, это так. Если взять духовные грамоты, то в них «турские» щиты упоминаются трижды, и во всех случаях эти духовные грамоты составлены представителями титулованной знати
[465]. Точно так же, если глянуть опись имущества царя Бориса Годунова, в ней мы найдем упоминание о щитах, богато украшенных, – один железный, другой «турской» железный, а третий – бухарский
[466].
По всему выходит, что щит потерял свое прежнее значение, оставаясь статусным оружием. Вместе с тем ряд фактов позволяют усомниться в том, что щит совсем уж вышел из обихода. Во всяком случае, в 1568 г. немецкий гравер М. Цюндт по рисунку, сделанному с натуры Г. Адельгаузером, сделал гравюру, изображающую встречу русского посольства в Гродно в 1567 г., изобразив на нем, среди прочих московитов, нескольких всадников, вооруженных копьями и характерной формы «гусарскими» щитами. Памятуя же о том, что характерный «литовский» набор вооружения конного воина («съ кожъдыхъ осми служобъ людей ставити пахолка на добромъ кони во зброи з древомъ, съ прапоромъ, на которомъ бы былъ панъцеръ, прылъбица, мечъ, або кордъ, сукня цветная, павеза и остроги две…»
[467]) бытовал в конце XV – начале XVI в. на той же Северщине и Смоленщине, вошедших при Иване III и Василии III в состав Русского государства, то вполне можно предположить, что в служилых «городах» по «литовской» «украйне» «гусарские» щиты вполне могли бытовать и много позднее после того, как Москва наложила свою руку на эти земли. И эти самые смоляне могли сопровождать посольство Ф. И. Колычева в Гродно, не говоря уже о том, что, к примеру, в так называемой «Дворовой тетради» записана «литва» и «литва дворовая». В Переяславле ее было 8 человек, в Ростове – 15, в Ярославле – 12, в Романове – 9, в Костроме – 32, в Юрьеве – 18, в Суздале – 2, во Владимире – 15, в Муроме – 12, в Серпухове – 3, в Можайске – 40 и в Медыни – 78 человек
[468], которые также вполне могли использовать «литовский» комплект всаднического вооружения с копьем и щитом.
Вместе с тем большие станковые щиты (типа павез) использовала русская пехота во время осад (о чем мы уже писали прежде в очерке, посвященном осадному делу). Видимо, именно о таких щитах писал юному Ивану IV Иван Пересветов в своей «Малой челобитной»: «Делати было, государь, мне щиты гусарския добраго мужа косая сажень, с клеем и с кожею сырицею, и с ыскрами, и с рожны желзными, – а те, государь, щиты макидонсково оброзца. А делати их в ветляном древе, легко, добре и крепко: один человекъ с щитом, где хощет, тут течет и на коне мчит. И те щиты в поле заборона: из ближняго места стрела не-мет, а пищаль из дальные цели неймет ручныя. А из-за техъ щитов в поле с недругом добро битися огненною стрельбою из пищалей и из затинных, з города»
[469].
Впрочем, если попробовать выявить тенденции в эволюции не столько доспеха, сколько самой «збруйности», то, пожалуй, можно сказать, что на протяжении XVI в. степень и качество одоспешенности детей боярских и тем более их послужильцев постепенно снижаются. Все меньшее число служилых людей выезжает на государевы смотры «в доспесе в полном». И если в конце XV – 1-й половине XVI в. «стандартный» комплект доспехов всадника русской поместной конницы включал в себя как минимум шелом, пансырь или бехтерец, а его послужильца – пан-сырь или тегиляй с шапкой, железной или медной, то во 2-й половине века доспех все реже встречается как необходимый, непременный компонент «служебной рухляди». Только богатые и зажиточные дети боярские, дворовые и верхушка городовых могли позволить себе роскошь выезжать на государев смотр или на службу в доспехе, да еще одоспешить своих людей.
Причины, почему качество «збруйности» к концу XVI в. падает, очевидно, носят комплексный характер. Свою роль в этом сыграла, вне всякого сомнения, растущая бедность детей боярских, в особенности провинциальных городовых. Она была обусловлена, с одной стороны, дроблением и измельчанием вотчин, а вслед за ними и поместий – этот процесс, запущенный еще в XV в., в 1-й половине XVI в. набрал обороты
[470] и к концу столетия не мог не дать вполне ожидаемого негативного результата. К этому стоит добавить и другую, не менее, если не более серьезную проблему – несоответствие реальных поместных дач поместным окладам, которое усугублялось хронической нехваткой рабочих рук. И на все эти проблемы наложился затяжной экономический кризис, первые признаки которого обозначились уже в начале 50-х гг. XVI в., а также волны эпидемий и голода, раз за разом прокатывавшихся по Русской земле со 2-й половины 60-х и до середины 70-х гг. того же столетия. К чему это привело, можно воочию понаблюдать, если сравнить утрированный, но вместе с тем достаточно характерный образ московского всадника на двух картинах, которые разделяет почти столетие, – известной «Битвы под Оршей» и не столь знаменитой, но оттого не менее интересной «Битвы при Клушино».
