Теперь несколько слов о периодизации. Если попробовать выделить в истории «классической» московской военной машины отдельные периоды, то, пожалуй, можно будет вести речь о трех основных этапах ее эволюции (подчеркнем – именно эволюции, не коренного, радикального переворота, но медленных, постепенных, растянутых во времени преобразованиях). Первый этап охватывает время с середины XV века по начало следующего столетия. В эти десятилетия происходит пресловутая «ориентализация», активно осваивается огнестрельное оружие и закладываются основы характерного облика «классической» московской военной машины – в системе управления, в стратегии и тактике. Следующий период охватывает 40–70-е гг. XVI в., когда тенденции в развитии русского военного дела, четко обозначившиеся в предыдущие десятилетия, получают свой законченный вид. Это касается всей военной сферы в целом и отдельных аспектов ее функционирования – от управления, стратегии и тактики до снабжения, набора войск, их вооружения и пр. Третий период охватывает 80-е гг. XVI в. и начало следующего столетия. В это время как ответ на столкновение с военной машиной Речи Посполитой на рубеже 70–80-х гг. XVI в. в ходе так называемой Баториевой, или Московской, войны 1578–1582 гг. русская военная традиция начинает постепенно изменяться. В частности, запускается процесс перевооружения поместной конной милиции, активизируется привлечение на русскую службу иноземных наемников (тех же выходцев из Речи Посполитой). Эти перемены, возможно, привели бы в конечном итоге к переходу на новый виток развития русской военной машины и обретению ею новых качеств и черт, но, к сожалению, они были прерваны Смутой, после которой государство и общество были настолько истощены и обессилены, что на какие-либо дорогостоящие новшества не было ни сил, ни средств. Продолжение перемен было отложено.
Характеризуя в общих чертах особенности устройства и функционирования военной машины Русского государства «классического» периода, прежде всего выделим главные, на наш взгляд, из них. Процесс формирования «классической» военной машины совпал по времени и был обусловлен во многом, с одной стороны, формированием раннемодерного Русского государства, с другой – подключением Русской земли к пресловутой «пороховой» революции (при всех недостатках предложенной М. Робертсом и развитой Дж. Паркером концепции – впрочем, как и любой другой теории с высоким уровнем абстракции, – все же она имеет неплохой эвристический потенциал, чтобы с ходу отмести ее в сторону). О сути раннемодерного государства, о его особенностях можно спорить и спорить, но с чем стоит согласиться в первую очередь, так это с тем, что в военной сфере процессы так называемой «централизации» проходили быстрее всего и опережали «централизацию» политическую, юридическую, экономическую и иную. В нашем конкретном случае это выразилось, во-первых, в концентрации основных нитей военного управления в руках московских государей и выстраивании жесткой вертикали военного управления, замыкавшейся на великом князе и его военно-бюрократической администрации. Складывание во 2-й половине XVI в. приказной администрации и выделение в ее структуре специальных «военных» приказов, отвечавших за военное управление, ознаменовало завершение этого сложного и достаточно противоречивого процесса.
Формирование приказной системы было напрямую связано с военной централизацией. При сохранении прежнего территориального принципа комплектования войска и определенной внутренней автономии и уделов (пока они еще продолжали существовать), и земель московские государи сумели добиться безусловного (насколько это было возможно в тех условиях – слишком многое определялось еще традицией и личностным фактором) подчинения выставляемых ими военных контингентов их требованиям. Как результат, в распоряжении последних Рюриковичей оказались ресурсы, на порядок, а то и более превосходившие те, которыми располагали их предшественники. При этом совершенствование механизмов мобилизации позволило Ивану III, его сыну и в особенности внуку выставлять в случае необходимости в поле рати более многочисленные, чем те, которые мог собрать, к примеру, Василий II или Василий I. Мобилизация, учет и управление такими многочисленными ратями (уже при Василии III в одну кампанию в поле могло быть выставлено до 40–50 тыс. «сабель» и «пищалей» на нескольких «фронтах», разделенных друг от друга сотнями верст), организация их снабжения и финансирования, согласование передвижений и взаимодействия («врозь идти – вместе драться» – для русских воевод и дьяков этот принцип был отнюдь не новостью) – все это, безусловно, ускоряло процессы формирования центрального военно-административного аппарата. В свою очередь, слаживание, притирка отдельных его частей друг к другу содействовали продолжению и ускорению процессов военной централизации (и, естественно, влияли на процессы централизации политической).
Сформировавшийся во 2-й половине XVI в., в ходе «войны двух царей» и Войны за ливонское наследство немногочисленный, но высокопрофессиональный военно-административный аппарат, взявший на себя невидную черновую, но чрезвычайно важную и ответственную работу по подготовке и организации военной силы и проведению кампаний и походов показал себя для своего времени весьма эффективным. Косвенным подтверждением работоспособности принципов, заложенных в его основу, может служить хотя бы тот факт, что приказная система после Ивана Грозного успешно проработала без особых нареканий (если не считать обычной, и не только для тех времен, бюрократической волокиты, мздоимства и тому подобных пороков, органически присущих любой бюрократической системе) до петровских преобразований начала XVIII в. (да и то совсем не очевидно, что «регулярные» петровские коллегии справлялись со своими обязанностями лучше, чем старые добрые приказы).
Рост реальной, а не только бумажной численности как войска вообще (до 100 тыс. и даже более сметного состава служилых людей всех чинов при Иване Грозном), так и выставляемых в поле, способствовали усложнению «уряжения полков» и «полчного ряда». К началу 50-х гг., во время очередной (и оказавшейся последней) Казанской войны, «полчный ряд» обретает свою законченную (в общих чертах) форму, равно как и порядок «уряжения полков» и перед кампанией, и во время ее самой. На смену «полкам»-баталиям окончательно приходят разбитые на «сотни» военно-административные «титульные» «полки»-«дивизии», которые к тому же, помимо конницы, включают в себя также еще и пехоту (стрельцов, казаков, пищальников и даточных людей, структурированных по децимальной системе) и «наряд» – полевую и осадную артиллерию с полагающимся ей обозом и прислугой и обслугой. При этом устанавливается более или менее устойчивый порядок назначения на должности полковых воевод – знаменитое местничество, которое, кстати, вовсе не было столь уж вредоносным, каким оно может показаться на первый взгляд. Руководство войсками в походе в русском войске в те времена носило, судя по всему, коллегиальный характер, и выработанное на военном совете общее решение должно было быть реализовано, и вот здесь-то как раз и нужна была знатность и «дородство» «большого» воеводы. Его авторитет позволял рассчитывать на то, что ему удастся заставить своих младших воевод-«товарищей», «лейтенантов» повиноваться и выполнять принятое решение (хотя, конечно, бывали и досадные исключения из этого правила – как, к примеру, в 1521 г. под Коломной или под Венденом в 1578 г.).
