Взрыв был такой силы, что казалось, будто раскололась земля. Грохот, хаос, стены дома зашатались, а уши заложило от этого ужасающего звука. В голове сразу разлилась ватная тяжесть.
Стекла в окнах треснули на множество осколков, но не вылетели, а повисли на полосках бумаги. Теперь стало понятно, для чего их заклеивали!
Взрыв сотряс всю округу страшным грохотом. Послышались истошные женские крики. Зина ринулась вниз по ступенькам. В этот раз ее никто не удерживал.
Люди толпились на улице. Лица их были растеряны и печальны. Женщины хватались за щеки, качали головами. А дальше — Зине открылось страшное зрелище.
Колокольня стала оседать, как карточный домик. И рухнула вниз, подняв такой страшный столб пыли, что люди, стоявшие на улице, закашлялись.
Взрывы стали повторяться чередой — один за другим, и стены собора принялись складываться так же — камень за камнем и, словно превращаясь в вязкую тяжелую жидкость, стекать вниз. Эти взрывы уничтожали собор.
По всему было понятно, что в собор заложили огромное количество взрывчатки. Единственным способом уничтожить строение было взорвать колокольню. Зина вспомнила рассказ учительницы и поняла, что именно произошло: взорванная колокольня упала на основное здание и должна была разрушить его. Но было видно, что колокольня рухнула не на относительно целый храм, а на его уже полуразрушенную алтарную часть. Этот взрыв и стал финальным аккордом в бездне страшного разрушения. Свято-Преображенского собора больше не было.
Люди на улице плакали и одновременно говорили. В толпе кто-то рассказывал о том, что на улице Толстого вылетели оконные стекла, хотя их и велели заклеить. Несмотря на то что все догадывались о том, что произойдет что-то страшное, толпу охватила паника.
Какие только слухи ни ходили! Но реальность оказалась значительно хуже их. Из глаз Зины вдруг потекли слезы. Она подняла глаза вверх, в молчащее черное небо. Огромный крест с колокольни, словно зависнув на какое-то мгновение в черном небе, вдруг стал лететь основанием вниз, двигаясь очень медленно, как в замедленном кино. Наблюдая это, толпа застыла в пугающем тяжелом молчании.
Огромный крест, падая, словно уничтожал весь привычный, знакомый до боли мир. Зина вдруг почувствовала, что грядет какая-то очень большая, новая беда. Произойдет что-то очень страшное, и со старым миром навсегда будет покончено.
Какая-то старушонка, вытирая залитое слезами лицо краем рваного платка, все, голосила громко:
— Беда грядет, православные… Какая же беда… Беда грядет, люди добрые! Ох, беда будет!..
И на какое-то мгновение черное облако вдруг заволокло душу Зины, пылью от разрушенного собора покрывая всю ее жизнь.
Утром пришел Дмитрий. Он тоже был расстроен происшедшим ночью. На месте собора теперь возвышалась груда бесполезных камней. Дмитрий рассказал, что приказ о сносе собора подписал Якир — после того, как стало ясно, что иначе его можно еще очень долго разрушать. Колокольня всей тяжестью обрушилась на храм. Руководил подрывными работами сапер Иван Свенко. — Как сумасшедший носился, — мрачно прокомментировал Дмитрий.
Глава 16
Коробка стояла на табуретке прямо посередине кабинета. Простая картонная коробка из-под шоколада «Красный Октябрь». Она была открыта. Зина не поверила своим глазам, увидев край рамки с фотографией мамы, которая высовывалась из-за вороха каких-то бумаг. Она стояла и смотрела на эту коробку, а за ее рабочим столом уже сидела какая-то женщина. И чужие вещи были разложены.
— Вас главврач просила зайти, — женщина опустила глаза вниз, чувствуя себя очень неловко в такой ситуации. Зина узнала ее. Врач с соседнего участка, абсолютно безобидное существо.
— Меня в другой кабинет перевели? — Зина тупо смотрела на коробку, и женщина перехватила ее взгляд.
— Здесь ваши вещи. Извините… Мне велели их собрать.
— Мои вещи? Вы собрали мои вещи? Из моего кабинета? — Зина отказывалась верить своим ушам.
— Извините… Мне главврач приказала… То есть сказала… Простите меня! — У женщины выступили слезы на глазах. Зине вдруг захотелось как-то ее успокоить, утешить, объяснить, что здесь совершенно нет причины для слез. Но женщина вдруг выскочила из-за стола и бросилась прочь из кабинета.
На ватных ногах Зина подошла к столу. На столе лежали карточки ее участка. Их перезаполняла другая врач.
Крестовская быстро направилась к кабинету главврача. По дороге двое коллег не ответили на ее приветствие — она это отметила. Вошла в кабинет без стука. Главврач разговаривала по телефону.
— Вы уволены, — уставившись на нее совиными глазами, произнесла она положив телефонную трубку. — Я увольняю вас за прогул.
— Вы не имеете права! — воскликнула Зина.
— Имею. Вы целый день отсутствовали на работе без уважительной причины.
— У меня была причина. Я находилась на вскрытии… Да и то полдня…
— Без уважительной причины, подтвержденной документом. Я уволила вас по трудовому законодательству, по статье. Это будет отражено в вашей трудовой книжке. Теперь ничего, кроме места санитарки, в больнице вам не светит.
Сказать было нечего. Зина молча смотрела на главврача.
— Но по закону вы обязаны отработать еще две недели. Поэтому будете сидеть в регистратуре, помогать девочкам оформлять вызовы…
— Нет. Я отрабатывать не буду.
— Будете! — Лицо главврача пошло красными пятнами. — Я сообщу в соответствующие органы! Вас арестуют!
— Я ухожу на больничный на две недели. Я больна, — не без ехидства усмехнулась Зина.
— Никто не даст вам больничный! — Главврач так сильно нервничала, как будто вся эта история лично касалась ее. А может, так и было на самом деле? Может, увольнение было запланировано заранее и подписано там, где Зина когда-то была, то есть в самом страшном аду?
— Я лягу в больницу. В ту самую, из которой вам уже звонили, кажется… Сообщить о моем самочувствии! — четко произнесла она.
От лица главврача разом отхлынула вся кровь, и оно стало похоже на застиранную тряпку, рассыпающуюся от старости. Это означало, что догадка Зины была правильной. Решение об увольнении главврач принимала не сама. Ей было велено уволить Крестовскую. Но зачем это понадобилось, для какой цели, почему?
Говорить было больше не о чем. Руки главврача тряслись. Зина вышла из кабинета. Ей не хватало воздуха. Она чувствовала себя так, словно вернулась на восемь лет назад.
1928 год… Уютный кабинет с деревянными панелями и старческое лицо, обрамленное благообразной профессорской бородой.
— Вы не прошли «чистку». Это единственное, что я смог для сделать, — вы можете остаться работать здесь, но на низшей должности. Поверьте, я боролся за вас до последнего. Но социальное происхождение вас подвело.
