Между тем Губарев рассказывает, как Павлик украл у отца такое удостоверение, чтобы отнести его куда следует. Если нужно для коммунизма, то можно и украсть. Коллега Губарева — журналист Смирнов — излагает эпизод иначе. Отец разорвал бракованную справку. «Не успели затихнуть во дворе шаги, как Павлик соскочил со своей постели и подобрал на полу клочки разорванной бумажки. Зажав их в кулаке, он быстро улегся». Утром Павел разжал руку и стал разбирать клочки бумаги, чтобы восстановить текст. В первых публикациях авторы писали, что Трофим брал за справки деньги. Позже слово «деньги» заменили на «толстые пачки денег».
Кому же и куда донес Павлик на отца?
Из многих лиц, которым мы задавали этот вопрос, ни один не сумел вспомнить что-либо. Все приводили сведения, взятые из опубликованных впоследствии книг. У разных авторов место это носит разные названия. Павлик сообщил: в милицию (Бюллетень ТАСС), членам сельсовета (писатель Коршунов в «Правде», 1962), представителю райкома партии (Второе издание БСЭ), представителю райкома Кучину, иногда именуемому Кочиным (буклет Свердловского музея), инспектору милиции Титову (во многих источниках).
По версии писателя Мусатова, мальчик сообщил директору школы, а тот — уполномоченному по хлебозаготовкам (журнал «Вожатый», 1962). Возможен также уполномоченный Тавдинского райкома партии Дымов, который немедленно сообщил куда следует, и уполномоченный без фамилии, который «молод, плечист, в белой рубашке с расстегнутым воротом, в скрипучих сапогах» (Губарев, журнал «Пионер», 1940). Один и тот же следователь ОГПУ носит в разных изданиях фамилии Железнов, Самсонов, Зимин, Жаркий и др. Можно прочитать, что Павел сообщил в следственные органы (журнал «Пионер», 1933), в ЧК (газета «На смену!», 1972). И еще два поздних варианта: Павлик рассказал людям («Пионерская правда», 1982) и — рассказал всем (сборник «Подвигу жить!»)
[26]. Речь, повторяем, идет об одном-единственном доносе.
В публикациях журналиста Соломеина (им ли самим или его редакторами?) место доноса меняется трижды. «Паша... пошел в Тавду и рассказал о проделках отца». Это была первая информация Соломеина с места событий в газете
[27]. Его идею заимствовал поэт Коровин в книге «Морозов Павел», причем для операции им выбрана ночь:
Он спешит. Теперь он все расскажет.
Он бежит, спешит в райком.
И тайга теперь его не свяжет:
Он без отдыха бежит бегом
[28].
Однако от сюжетного хода с Тавдой авторам пришлось отказаться. Дорога шла болотами, бродами через речки, а зимой дорогу заносило. К тому же туда и обратно около 120 километров — почти три марафонские дистанции. Пробежать их без отдыха трудно. Возможно, поэтому позже Соломеин в газете «Тавдинский рабочий» написал туманнее: «Павлик сообщил куда следует». А в книге Соломеина Павлик уже доносит на месте в деревне — приезжему: «Один из Тавды. Военный. С наганом. Товарищ Кучин»
[29].
Все фамилии сборщиков доносов, перечисленные выше, оказались вымышленными, кроме милиционера Титова. ЧК (Чрезвычайной комиссии) к тому времени в стране уже не существовало. Что касается работников ОГПУ, то они могли появляться в деревне под любыми названиями и чаще всего как уполномоченные райкома или райисполкома. Не случайно еще в 1932 году Соломеин записал в блокнот слова матери Павлика Татьяны Морозовой: «Когда приехал товарищ Гепеву (т.е. ОГПУ), Паша все сказал».
Может быть, мальчик сочинил письменный донос? «Писал. Писал Павлик сообщение в ОГПУ, — считает Прокопенко. — Люди в деревне всегда найдутся, которые подговорят: посади отца, отомсти за то, что вас бросил. Иван Потупчик, его двоюродный брат, хотел сам стать председателем сельсовета вместо Трофима. Он и подучил Павлика, куда и как написать». Эту версию мы попытались уточнить у Ивана Потупчика, когда с ним увиделись. «Помогал ли я ему бумагу составлять, — ответил он, — не помню. Но написать это можно, если хотите».
Губарев в «Пионерской правде» вначале тоже написал, что Павлик донес письменно: «Дай-ка, Яша (Я. Юдов, одноклассник Павлика. — Ю. Д.} чистую бумагу, — внезапно проговорил Павел, поворачивая на свет лицо... — Напишем в ГПУ». А потом переделал донос на устный. Татьяна Морозова в одной из бесед с нами сказала: «Павлик написал письмо чекистам и вложил фотографию отца».
На наш взгляд, письменный донос не исключает устного. Встреча с уполномоченным могла состояться для получения дополнительных улик и с целью выяснить саму личность добровольного осведомителя для будущих отношений. «Павел пошел в сельсовет, — пишет Соломеин в первой своей книге. — За председательским столом сидел человек в военном. Когда все вышли, Павел подошел к столу: “Дяденька, я расскажу тебе...”». Дяденька все записал и пожал Павлу руку. Писатель Яковлев дополнил Соломеина. Было учтено: кому и сколько давал отец бланков, у кого их брал. Павел якобы донес на многих сразу. Уполномоченный резюмирует: «Раз врагом нашим стал твой отец, и отца надо бить»
[30].
Заметьте: бить! Приговор отцу произнесен уполномоченным сразу после доноса ребенка. В дореволюционном Уложении о наказаниях уголовных и исправительных (статья 128) особо оговорено, что доносы от детей на родителей не приемлются, за исключением особо опасных преступлений. Взятки за полученные справки такими преступлениями не считались. В журнале «Пионер» писатель Губарев рассказывал, как Павлик украл у отца из-под подушки, когда тот спал, портфель с документами. Проснувшись, отец умолял сына: «Не губи, родимый!» А сын ночью бежит сообщить или, как тогда говорили в деревне, доказать.
Детали эти важны не для выяснения жизненной правды, а для того, чтобы понять, как в прессе рекламировался донос мальчика на отца. Через тридцать лет после появления в печати первой книги Соломеин переписал весь эпизод в новых красках. Перед доносом Павел хитрил. В школе он стоял с книжкой в руках. «Он лишь для вида листал ее, с беспокойством и ожиданием посматривая в окно. Увидев, наконец, что отец вышел из сельсовета и направился к дому, Павка быстро оделся и выбежал на улицу». Опасаясь, чтобы его не выследили так же, как он выследил отца, мальчик старался незаметно пробраться к уполномоченному, прибывшему в деревню: «Павка зачем-то оглянулся, подошел к окну, посмотрел на улицу, во двор и только после этого осторожно присел на скрипучую табуретку».
