Он говорил что-то еще, но Катя уже не вслушивалась. Если Славик трезв, значит, все, что он говорит, правда. Он действительно так думает и так чувствует.
Он был неправ и несправедлив: очень многие люди живут бедно и трудно, намного труднее, чем они, и очень многие люди переживают огромное горе. Ей ли не знать об этом, имея ежедневно дело с умирающими детками и их родителями. Не все кругом «живут, как люди», далеко не все.
Он предал ее, отправившись к помощнику отца за ее спиной. Мало того, что просил помочь, так еще и рассказал, как они живут, разжалобить хотел. Теперь отец будет думать, что был во всем прав и что она не справляется. Это плохо и унизительно.
Он предал ее во второй раз, предал их любовь и доверие, когда не рассказал ей.
Со всем этим нужно что-то делать. Нужно принимать какое-то решение. Но какое? С кем поговорить, посоветоваться? Кому можно, преодолев стыд, признаться, что была слепой и глупой? Славик не женился на ней по любви, он просто уцепился за дочку богатого папы из Москвы, чтобы вылезти из своего болота и вытащить брата и сестру. Разве можно кому-то рассказывать о таком?
Но ведь он помогал в хосписе, был там волонтером после смерти братика. Не может совсем уж бессовестный, бессердечный человек добровольно и бескорыстно ухаживать за чужими тяжело больными детьми. Значит, Славик на самом деле добрый и хороший, он ведь хочет стать детским онкологом, чтобы помогать и спасать. Как же это совмещается с теми ужасными словами, которые он только что говорил? Назвал ее психованной идиоткой, но при этом еще вчера рано утром, собираясь на суточное дежурство, шепотом уговаривал жену заняться любовью, пока дети не проснулись. Катя сначала отказывалась, но он проявил завидную настойчивость и все-таки затащил ее в ванную и закрыл дверь на задвижку. Значит, любит. Кого, психованную идиотку?
Голова у Кати шла кругом. Она понимала, что не понимает. Ничего не понимает.
Разговор давно закончился, а она даже не может вспомнить, на чем именно. Как они попрощались? На высокой ноте? Или мирно? До вечера? Или навсегда?
Катя знала, что если примет решение, пусть даже неправильное, то уже ни за что не отступит, не сдаст назад. До сегодняшнего дня она ничего не боялась, все решения давались ей легко, и ни об одном из них она ни разу не пожалела. А вот теперь ей стало по-настоящему страшно.
Может быть, не обязательно что-то решать? Может быть, можно вообще не принимать никакого решения? Сделать вид, что ничего не произошло, обо всем забыть. Хотя это, конечно, тоже решение. И не самое простое.
Господи, с кем же поговорить? С кем посоветоваться?
* * *
Они прозанимались четыре часа, прежде чем Настя объявила перерыв на обед.
– Но еды нет, – сразу предупредила она. – Я рассчитывала на обещанную вами пиццу.
Петр тут же с готовностью поднялся.
– Я сбегаю, тут у вас недалеко есть заведение.
– Давайте, – кивнула Настя, – только быстро, время будем экономить.
– Вам какую взять?
– Без разницы, главное – не острую и не соленую.
Петр умчался, а Настя снова села перед компьютером и стала просматривать материалы. Сегодня они продвигались значительно быстрее, хотя Настя изначально была уверена, что оба начнут тормозить, ведь отдохнуть толком не получилось ни у нее, ни у Петра. Изучили и обсудили запросы в медицинские учреждения и ответы на них, причем Петр изрядно удивился тому, что, как оказалось, положительные ответы (лечился тогда-то и по такому-то поводу) составлялись отдельным документом, а отрицательные являлись просто штампом, проставляемым на оборотной стороне самого запроса. Да, много чудес еще ему откроется в правилах оформления процессуальной документации! Заодно обнаружили и запрос в военкомат. Ответ гласил: «Личное дело призывника Сокольникова А.А. выслано по запросу в РВК Могилева. Сокольников А.А. 1971 г.р. на воинском учете не состоит, в снятых с учета не значится. Сведениями о возвращении Сокольникова А.А.
в Москву не располагаем».
– Значит, его не по болезни освободили от службы? – спросил Петр. – А как тогда?
– Нашли варианты. Может быть, у его родителей в Могилеве нужные знакомства были не только в институте, но и в других местах, и там проблему как-то решили. Белый билет могли и там организовать. Но судя по ответам из медицинских учреждений, никаких серьезных заболеваний у Сокольникова не было. По крайней мере, в Москве подобных диагнозов ему не ставили и не лечили. Мы с вами прочли все запросы и ответы на них, вы сами все должны помнить. В раннем детстве у него были проблемы с поведением, мать дважды обращалась в детскую психиатрическую больницу, в первый раз ей предложили госпитализировать ребенка и обследовать, но она отказалась, во второй раз, через три года, уже согласилась. Мальчика обследовали, выставили ему пограничную умственную отсталость и даже предложили направить в спецшколу. Но впоследствии Сокольников вполне нормально справлялся со школьной программой на уровне «троечника», так что никаких оснований освобождать его от службы в армии не было. А в Могилеве могли, конечно, договориться, если была возможность. Возможно, парню просто повезло, поступил в институт при Советском Союзе, а в Москву переводился, когда Союз распался и Беларусь стала иностранным государством. В тот момент очень многие документы застревали и терялись неизвестно где, документооборот буксовал еще долгие годы после этого. Во всяком случае, по датам именно так и получается. Летом девяносто первого поступил в Могилевский пединститут имени Кулешова, с осени девяносто второго учился уже в Москве. Он же не дурак немедленно бежать в военкомат с криком: я вернулся, ставьте меня скорее на учет, я теперь учусь на заочном, и отсрочка от призыва мне больше не полагается.
Кроме запросов, они успели проработать еще два документа: характеристику Сокольникова, выданную Московским отделением Есенинского общества, и протокол изъятия вещей и документов у старшей сестры Сокольникова. Характеристика была, как и ожидалось, приторно-сладкой и совершенно безликой. «…В литературных и политических дискуссиях проявлял выдержку, спорил спокойно, голос не повышал, был мягким и уступчивым… Ухаживал за своей девяностолетней бабушкой… Известие о зверском убийстве в коммунальной квартире, где жил А.А. Сокольников, повергает в шок всякого нормального человека. Мы не допускаем мысли, что такое злодеяние может совершить А.А. Сокольников. Мы убеждены, что следствие с самого начала пошло по ложному пути».
Петр в первый момент весьма воодушевился, прочитав бумагу, и попытался убедить Настю, что человек, любящий творчество Есенина и на общественных началах работающий в коллективе бескорыстных поклонников русского поэта, вряд ли может превратиться в жестокого убийцу.
– Видите, как его хвалят! Добросовестный, всегда готов помочь, аккуратный. Ни одного худого слова про него не сказали! И за бабушкой ухаживал.
Настя рассмеялась.
– Вы так уверены, что человек, который ухаживает за старенькой бабушкой, не может быть преступником? Одно вытекает из другого, да? Мне придется вас жестоко разочаровать. Огромное количество людей проявляют холодность в отношении близких, оставляют их без помощи и поддержки, но никогда не возьмут ни копейки из чужого кармана и не поднимут руку на живое существо. И такое же огромное число заботливых детей и внуков, ухаживающих за больными и престарелыми родственниками, оказываются убийцами, насильниками, мошенниками, ворами. Поверьте мне, одно с другим не связано, это очередная иллюзия. Поймите, Петр, есть огромная разница между характеристиками, которые дают в учебном заведении, и характеристиками из организаций, подобных этой. Ребенка нельзя исключить из школы просто так, равно как и студента – из института. Если он не прогуливает, как-то учится, не совершает преступлений, то каким бы он ни был трудным, каким бы неприятным ни был его характер, выгнать его не получится. И если лицо, составляющее характеристику, не имеет прямой заинтересованности, у него нет оснований скрывать, что школьник или студент проблемный. Ученик со сложным характером, грубый, обижающий одноклассников и все такое – отнюдь не пятно на репутации школы, поэтому они могут честно признаться, мол, было так и так. Обратите внимание на характеристику, выданную в Могилеве: способный, учился хорошо, неоднократно нарушал учебную дисциплину, пропускал занятия без уважительной причины. То есть как было, так и написали, им стесняться нечего. Для характеристики из школы мать Сокольникова постаралась, а в Могилеве уже ничего не смогла, там прошла реорганизация, пединститут стал университетом, кадры сменились, рычагов влияния не оказалось. Когда речь идет об общественной организации, в которую людей не устраивают и не пристраивают, они туда приходят сами, по доброй воле, то ситуация иная. Скажешь, что человек, допустим, нечист на руку, скользкий, необязательный, злоупотребляет доверием товарищей, выпивает, а тебя спросят: какого ж лешего вы его держали при себе? Почему не выгнали? Зачем в Есенинском обществе нужны такие персонажи, порочащие память нашего любимого поэта? И что отвечать? Что да, он пьяница и вор, но зато при организации чтений в Константинове он очень ловко все помог организовать, возил на своей машине и договаривался, с кем нужно? Ну смешно же, ей-богу! В головах полно всяких мифов, о которых мы с вами сегодня утром говорили, только я называла их иллюзиями. Если человек любит стихи и высокую литературу – он хороший человек. Это аксиома. Причем она опровергнута миллион раз, а мы все равно верим. Как утверждают мемуаристы, Сталин, например, много читал и очень любил русскую классику, а что в итоге? Все члены Есенинского общества, таким образом, априори являются хорошими людьми, достойными, честными. Цепочка иллюзий: если ты талантлив, значит, хороший человек; если ты уважаешь и любишь хорошего человека, значит, ты тоже хороший человек; если ты заботишься о поддержании памяти хорошего человека, не получая от этого материальной выгоды, то ты вообще совершенно замечательный. Ну и как при таких иллюзиях дать плохую характеристику? Никак. Все кругом хорошие, а уж поклонники русского поэта – тем более.
