Ффух! Слава богу, можно не ломать глаза, а послушать.
– Она пишет, что Андрей никак не мог совершить убийство соседей, потому что в период с середины июня по середину августа вообще не жил в квартире на Чистых прудах. Он жил по другому адресу, у своего товарища, писал диплом. Вот, дословно: «С восемнадцатого июня до середины августа сын живет по другому адресу, так как пишет диплом, а в квартире на Чистопрудном у него очень плохие условия, так как соседи пьют, дерутся и общаются с пьяными друзьями». Как так может быть? Он окончил институт два года назад, мы же с вами копию диплома видели, там и тема дипломной работы указана, и даты все проставлены. Помните, мы с вами еще обсуждали, где и кем он работал, пока учился на заочном, и потом два года после института. Почему же мать Сокольникова говорит, что он летом девяносто восьмого писал диплом? Он что, еще где-то учился? Получал второе образование? И чуть дальше она возмущается, что у сына в течение первых двух месяцев следствия не было адвоката. Как же не было, если мы с вами все ордера видели, их там куча! Да, адвокаты часто менялись, но они всегда были, вы сами проверяли.
– Отлично! – радостно воскликнула Настя. – Просто супер! Петр, я вас поздравляю, вы только что нашли ответ на мой вопрос. Мать Сокольникова лжет точно так же, как ее сынок, пребывая в полной уверенности, что никто проверять не станет, ей поверят на слово, ведь она такая хорошая, такая замечательная, как же можно ей не поверить? Надо полагать, говорить неправду она мальчика в прямом смысле не учила, она всего лишь внушала ему, что она необыкновенная умница и сокровище, а все прочие, в том числе и психиатры, придумавшие какую-то там пограничную умственную отсталость, – дураки, которые ничего не понимают. Но при этом сама лгала совершенно по-детски, самоуверенно и нахально, а сынок все видел и мотал на ус, перенимал. Если и мать, и сын демонстрируют схожие модели поведения, мы можем более или менее уверенно полагать, что саму модель мы сформулировали верно. Пойдемте есть пиццу, а после обеда займемся социально-положительными ориентирами, на которые указывают эксперты.
* * *
Звонок Татьяны Образцовой застиг Настю в тот самый момент, когда она усилием воли оторвала себя от материалов уголовного дела и собралась заняться переводом.
– Как вы там отдыхаете? – спросила она.
– Замечательно! Спасибо тебе, Настюша, еще раз, выручила нас всех.
– Да ерунда, – отмахнулась Настя. – Мне и самой ужасно интересно. Ты же знаешь, я люблю копаться, особенно в документах.
– А мальчик как? Справляешься?
– Мальчик чудесный. Колючий, ершистый, упрямый, умница, в общем, настоящий журналист. Вцепился в несчастную Лёвкину как клещ, мечтает доказать злоупотребления и фальсификацию дела.
– Лёвкина? Рита?
– Да, Маргарита Станиславовна. Ты ее знаешь?
– Ну, – рассмеялась Татьяна, – знаю – это сильно сказано. Пересеклись однажды на торжественном сходняке по случаю Восьмого марта, там помимо прочего лучших женщин-следователей награждали. Меня в том году в нашем округе признали лучшей, а в Центральном – Лёвкину. Потом, как водится, фуршет в обществе коллег и руководства, я подошла к Лёвкиной, представилась, поздравила. Познакомились, постояли, поболтали ни о чем. Она мне показалась очень приятной дамой.
– С другими обсуждала ее?
– Ну а как же! Или я не женщина? – в голосе Татьяны зазвучало лукавство. – Сплетни и слухи – наше всё, сама знаешь. Тебя что-то конкретное интересует?
– Например, любовные связи с коллегами. Не было разговоров?
– Не слышала такого, да это и маловероятно. У Лёвкиной свекор был генералом ФСБ, а муж – не то майором, не то подполковником, сейчас уже точно не припомню, но в той же конторе. Не стала бы она такими семейными связями рисковать ради прокурорского или милицейского следователя. Про нее все говорили, что она умная и работу свою знает отлично. А что, в деле ты видишь что-то сомнительное? Что-то не так?
– Не знаю, Танюша. Вроде всё нормально. А всё равно что-то скребет, – призналась Настя. – Но я никуда не лезу, ты не бойся, я твои указания выполняю тщательно.
– Кто в надзоре?
Фамилию Настя помнила, но на всякий случай заглянула в блокнот. Годы идут, не может она так уверенно полагаться на свою память, как прежде. Эх…
– Зампрокурора округа Темнова.
– Ее знаю, она потом в Генеральную перешла. У этой мышь не проскочит. Если она документ подписала, то можешь спать спокойно. Интересно, она до сих пор работает или уже на пенсии? Знаешь, – голос Татьяны вдруг стал тихим и задумчивым, – собственный возраст редко ощущается адекватно, да и в зеркале видишь себя прежнюю, а не нынешнюю, а вот когда узнаешь, что тот, кто младше тебя, или даже твой ровесник, уже на пенсии, тогда и понимаешь, сколько тебе на самом деле лет. У тебя такого не бывает?
– Бывает. Даже чаще, чем хотелось бы. Но не будем о грустном. Расскажи в двух словах про поездку.
– Если именно в двух, то райское наслаждение!
«Собственный возраст редко ощущается адекватно», – мысленно повторяла Настя Каменская, закончив разговор. Вот бывает же так: стоило ей подумать о том, что дети переоценивают себя, не понимая своего истинного возраста, и в этот же день кто-то другой заводит разговор на ту же тему, но применительно к старению. Неужели закон парных случаев действительно существует и работает?
* * *
Она всегда умела быть… нет, не незаметной, а просто никакой. Нейтральной. Такой, чтобы не вызывать гнева или раздражения. Она есть, она здесь, рядом, у всех на виду, но не дает ни малейшего повода ни для обиды, ни для злости, ни даже для обыкновенного замечания. С отцом Катя Горевая прошла отличную школу, и теперь, когда она уже два года носит фамилию «Волохина», это умение ей тоже пригодилось.
Накануне вечером она вернулась домой поздно. Женя и Светочка уже спали, Славик сидел на кухне, уткнувшись в ноутбук. Плечи опущены, вся его фигура выражает настороженность и готовность к скандалу. Как же плохо он знает свою жену! Два года – огромный срок, а он так ничего и не понял в ней. Два года… А в самом деле, много это или мало? Вот Алла, ее новая знакомая, приходившая сегодня в хоспис, сказала, что раз Катя старше своего мужа, то, стало быть, должна быть умнее и мудрее. То есть, по словам Аллы, выходило, что те два года разницы в возрасте очень даже существенны. И отец, когда кричал, что Катя собирается выйти замуж за малолетку, считал, что два года – это много. Сама же Катя, принимая решение вступить в брак, не видела вообще никакой разницы между своими двадцатью одним и Славкиными девятнадцатью. По ее ощущениям два года были полной ерундой. Почему же теперь она думает, что двух лет более чем достаточно, чтобы хорошо узнать человека?
– Ты поел? – спросила она ровным голосом, в котором не было ни холода, ни тепла.
– Я тебя ждал.
Голос неуверенный, глаза прячет.
– Ты сегодня наговорил мне кучу гадостей, – так же спокойно и ровно проговорила Катя. – Но с этим мы будем разбираться завтра. А сегодня мы только поужинаем и ляжем спать. И это не обсуждается, хорошо?
