— Ну ваше благородие, — сильнее заныл Арсюха.
— Марш в трюм, кому я сказал! — рявкнул Рунге. Тон его был опасный. Торговая миссия Арсюхи по облагодетельствованию забитого населения Онежской волости срывалась, в спёртом затхлом воздухе кубрика прокиснуть могла не только консервированная клубника, но и презервативы, а банки с говяжьей тушёнкой — вспухнуть и лопнуть. Озабоченность Арсюхина достигла наивысшего предела, он даже перестал спать по ночам, только бегал в гальюн да стонал, держась за челюсть.
— У тебя чего, зубы болят? — пытался выяснить у него Андрюха Котлов. — Если болят, то их надо лечить настоем ромашки.
— Пошёл ты со своей ромашкой! — вызверился на доброхота Арсюха, взмахнул кулаком, Андрюха невольно отшатнулся от него.
На этот раз Арсюха, размахивая кулаком, выдернул Андрюху из кубрика.
— Полезли в трюм, — проговорил он недовольно. — Рунге приказал.
— Зачем?
— Проверить, нет ли трещин в корпусе... Миноноска зацепила за камни. Слышал утром скрежет?
В кают-компании тем временем продолжали обсуждать вопрос, чем же живут и чем питаются Советы.
— Воздухом, что ли? — недоумевал мичман Крутов, выразительно чмокая губами. — Не такая уж это и сытная штука. Хлеба нет, угля нет, мяса нет, электричества нет, дров нет... Чем живут?
Этого не знал никто.
* * *
На рейде Архангельска появился новый пароход — он невесомо вытаял из белёсой дали, обратился вначале в некую морскую тень, в призрак, который парил над водой; казалось, что призрак этот поднимется выше, сольётся с облаками и растает в выси, но нет, призрак этот, напротив, материализовался и через несколько часов величественно подгрёб к берегу, к грузовому причалу.
На корме парохода полоскался шёлковый французский флаг. Огромный нос украшала золочёная надпись «Тор».
На главной набережной Архангельска немедленно появились толпы фланирующих дамочек.
— Говорят, пароход «Тор» привёз последний парижский парфюм, — восхищённо щебетали они.
Пароход, действительно, привёз парфюрмерию, дамское бельё, наряды и вино. Всё — в огромных количествах.
— Какая роскошная нас ожидает жизнь! — радовались дамочки.
Знали бы эти милые воздушные существа, умеющие порхать, словно бабочки, и звонко смеяться, какая жизнь их ожидает, не стали бы вообще ничего говорить — погрузились бы в скорбное молчание.
Но на небе не было ни одного облачка, в море безмятежно купалось вечернее солнце, в воздухе витал сладковатый одуряющий дух парижского парфюма, и жизнь была хороша. Очень хороша.
Одна была неприятность — во время разгрузки с крюка крана сорвался большой ящик и всадился в деревянные сваи причала. Сам ящик особо не пострадал, а вот содержимое, начинка его — вдребезги.
Из щелей в углах потекли благовония — одна струйка пахла розами и цвет имела под стать запаху — розовый, из противоположного угла вынеслась проворная зелёная струйка и благоухала она фиалками...
— Парижский о’де колон! — огорчённо защебетали дамочки. — О-о-о!
Вечером того же дня несколько ящиков о’де колона были увезены в парфюрмерные магазины, чтобы утром оказаться у клиенток.
Миллер не выдержал, заехал на автомобиле за Натальей Николаевной, необыкновенно моложавой, очень красивой в сером шёлковом платье, и они вместе отправились в порт, на причал, где стоял гигантский французский пароход.
— Тебе, милая, надо купить всё лучшее, что привёз этот большой корабль, — сказал Миллер, коснулся губами виска жены. — Я люблю, когда твои волосы пахнут цветами, растущими на склонах Монмартра.
Настроение, в котором находился генерал, с одной стороны, было приподнятое, но, с другой стороны, радоваться-то было нечему. Стало окончательно ясно, что англичане скоро покинут Север России, правда, когда генерал впрямую задал этот вопрос Айронсайду, тот ответил отрицательно. С англичанами из этих мест уплывёт часть спокойствия, но Северная область не пропадёт, когда тут находятся другие союзники — верные своему долгу французы, американцы, бельгийцы, датчане. Вон какой пароход пришёл под французским флагом... Миллер заложил руку за борт френча — сам того не заметил, как скопировал жест Наполеона.
Генерал-лейтенант Марушевский давно уже пытался внушить Миллеру мысль о том, что Север совершенно не нуждается в англичанах. В огромном Онежском районе давно уже не было ни одного английского солдата, и ничего — русская армия справляется и без них, может даже обойтись без хвалёных «долгоиграющих» консервов, способных сохраняться месяцами, — в районе полно рыбы, дичи, грибов, крестьяне охотно продают солдатам говядину и поросятину. И при этом Йокширский полк во время боев на Пинеге вообще отказался идти в атаку — вместо этого офицеры собрали солдат на митинг и потребовали, чтобы им выдали жидкость от злых беломорских кровососов. Такой жидкости в Англии не было в природе, и йокширцы под канонаду красных пушек стали выяснять у офицеров, когда же такая жидкость появился.
— Появится, — пообещал йокширцам командир полка, — вонючая донельзя. Дух её будет рвать ноздри клещами. Будете похожи на древних рабов.
Так йокширцы в атаку и не пошли.
Марушевский часто жаловался Миллеру, что англичане вообще не планируют наступательных операций — ни одной, словно бы такого вида военных действий, как наступление, не существует вовсе. Для бравых английских парней самое милое дело — отсидеться в тёплом хлеве, тиская толстые телеса какой-нибудь пропахшей навозом бабы и употребляя на завтрак свежие куриные яйца. Всякие там атаки, перемещения по пространству, броски вперёд и вбок, стрельба из пулемётов — это удел конопатых русских мужиков. Каждому своё.
Марушевский же теребил англичан, требовал, чтобы они разработали хотя бы одну наступательную операцию — в частности, на Двинском либо Мурманском направлении — и осуществили её. Англичане же равнодушно отворачивались от генерала:
— Не наше это дело!
— Но почему-у? — возмущался экспансивный Марушевский.
— У английской короны на Северной Двине нет интересов, а раз нет интересов, то зачем же нам гробить своих солдат?
У Марушевского после таких речей опускались руки и пропадал голос.
Хоть и ожидал Миллер, что первыми уйдут англичане, но первыми погрузились в свои транспорты и отбыли в затуманенную морскую даль американцы. Вначале они покинули Архангельск, а ровно через месяц и один день — Мурманск. Англичане продолжали ещё держаться, но всё чаще и чаще Айронсайд делал неприступное лицо и с загадочным видом глядел на запад, где за ровную обрезь моря цеплялось своим краем закатное солнце, усы у него топорщились, шевелились смешно, будто у моржа, решившего жениться на курице, на глаза наползала предательская влага — генерал Айронсайд был обычным человеком и очень мечтал побывать дома.
