Таня влетела теплым ветром в ее кабинет. В руках у нее был букетик подснежников.
– Привет, Настена. Там восторг, а не погода. У тебя есть кофеварка? Я пирожные привезла из одной очень модной и стильной лавки. Там все повара и кондитеры из Италии. По-русски ни бум-бум. Но меня понимают, хотя я не знаю итальянского. Эти пирожные из клубники, которая вчера еще была на грядках под Римом, со сметаной, которая позавчера была молоком в корове.
Настя сначала растерялась: в это время она впадала в работу, и никто не решался ее отвлекать. Потом рассмеялась.
Таня сварила кофе, пирожные оказались сбывшейся мечтой. А легкий женский разговор посреди жестокого рабочего ритма вдруг показался Насте слаще пирожных.
– Слушай, Настя, – вдруг серьезно сказала Таня. – Я о Циклопе. Посмотрела твою передачу. Это блеск, ты прекрасна, убедительна, но кофта – это что-то страшное. Без обид. Это мне обидно: у тебя такое прелестное лицо, такая хорошая фигура, но как ты одета? Куда смотрят бабы из твоей группы? Короче, жди. Я к вечеру привезу кое-что, мы прямо тут и выберем. Тебе понравится – я ручаюсь. Я вообще почти не ошибаюсь. По деньгам разберемся, это люди, которые могут ждать. Мои друзья и настоящие дизайнеры.
Как-то стремительно у Насти поменялся гардероб, появилась новая дорогая косметика. Во время сдачи одной из передач Циклоп вдруг произнес:
– Что-то случилось у нас с Волошиной. Влюбилась, что ли. Смотрится, как американская звезда, даже не французская.
А Таня продолжала раздвигать строго ограниченный круг Настиной жизни.
– Ты любишь кино? – однажды спросила она.
– Конечно. Но сто лет ничего не смотрела. То, что показывают по телевизору, кажется ужасным, в кинотеатр не поеду, да и не знаю, что сейчас смотреть. Не слежу.
– Я слежу, – сказала Таня. – Более того, я знаю эту кухню до мелочей. Как одни и те же наглые, бездарные дельцы захватили бюджет кино, всех опутали связями с чиновниками от культуры, которые в доле. Короче, талантливые режиссеры не пропали, иногда им даже удается что-то снять, но в этом случае им с легкостью перекрывают прокатную судьбу. Это люди, которые ничего не покупают. Газеты в том числе. У меня к тебе предложение. Давай съездим на один закрытый просмотр. Режиссер – гений. Они все против него. Картину еще никто не видел, а все продажные критики уже написали провальные рецензии. Я просто хочу, чтобы ты посмотрела: у тебя такое чутье. Если понравится, может, сама захочешь написать небольшую рецензию. У тебя имя, дадим в хорошей газете с фото. У тебя такой удивительный, прекрасный стиль. Это будет необычно: ты никак не связана с кодлой заказных критиков. Вроде бы просто зритель, но какой…
– Давай посмотрим, – задумчиво сказала Настя.
Таня изложила именно ее схему участия. Несправедливость, круговая порука, травля таланта.
К тому же в личной жизни Насти появилась такая жгучая тайна, с которой ей все труднее оставаться одной, особенно по вечерам и ночам. И лавина новых эмоций требует выхода из детской тематики ее работы. Об этой тайне не знает даже Таня.
И вечером они приехали в небольшой просмотровый зал «Мосфильма», куда пропускали по списку зрителей, в основном критиков. Некоторых Настя знала в лицо и по фамилиям.
Таня шепнула: «Они все из разных колод, многие приехали, чтобы топить Валеру».
Режиссер Валерий Игнатьев оказался довольно красивым и мрачным человеком с холодным, подозрительным взглядом узких темных глаз.
Обстановка была напряженная. Исполнитель главной роли – хороший актер Сергей Толстов – держался неуверенно, скованно. Похоже, он сомневался в достойном результате.
Таня сначала дружески пообщалась с режиссером, представила ему Настю. Затем обняла Толстова, как сестра, – нежно и ободряюще.
Свет погас, пошли титры…
Настя еще не видела действия, привычных завязки-развязки сюжета, но уже с удивлением понимала, что она включена в какой-то магический процесс выражения мысли. Сильного и страстного выражения. Музыкальный фон – величественная, глубокая и пленительная композиция – был важнее, выше текста. Герои – серьезные, разные люди из тех, что редко оказываются вместе, потому что в принципе не верят в человеческое содружество, – вдруг прорвали границы обычных жизней. Они ушли в абсолютно свободный поиск-полет. Они искали только человечность. Они проходили мимо банальности, пошлости и жестокости. Они вместе искали самое тайное родство. И они нашли его. В самых заброшенных уголках. В самых забытых душах. Диалогов было очень мало, разговоры из двух-трех фраз. Но от крупных планов главного героя у Насти замирало, остывало и вспыхивало сердце. Трудно поверить, что это тот самый Сережа Толстов, который жмется в последнем ряду.
«Пожалуй, действительно гений», – подумала Настя.
Таня горячо зашептала ей в ухо:
– Они все уже достали бумажки, чтобы громить. Скажи первая, умоляю. Хоть пару слов.
Настя не успела сказать, что она ни за что не полезет со своим мнением в подготовленное или заготовленное заключение авторитетных критиков. Что у нее в принципе нет никакого осознанного мнения. Но свет в зале зажегся, когда еще звучала музыкальная тема и не растаял крупный, самый длинный и невероятно напряженный план главного героя. И она, неожиданно для себя самой, встала, хотела сказать просто «спасибо», но потрясение вдруг прорвалось страстным рыданием, с детскими обильными слезами.
Если бы режиссер Игнатьев нанял актрису для такой роли, это было бы его самым эффектным ходом. Но ему просто так повезло.
Заготовленные речи были скомканы, усатые, бородатые критики покидали зал, немного сбитые с толку. Фотограф съемочной группы сделал душераздирающие снимки плачущей Насти. И они утром хлынули в интернет вместе с небольшим, проникновенным текстом, который она прислала Тане ночью.
На следующий день рецензию перепечатали несколько хороших газет, не без помощи Тани, конечно. Странный фильм был странным образом спасен.
К вечеру Таня вошла в кабинет Насти в компании Игнатьева и Толстова. Мужчины принесли роскошные букеты. Настя вынесла минут пять их восторгов и благодарности, потом сослалась на то, что срочно должна пойти к начальству. Постояла на лестнице, пока режиссер с актером не ушли, а потом вернулась и сказала Тане:
– Никогда не делай таких вещей. Зачем ты их привела? Я ничего для них не сделала. Я просто была искренней. И да, я давно не была в кино. Еще дольше не видела ничего приличного. Потому такая реакция.
– Только не злись, – улыбнулась нежно Таня. – Но у нас такая ситуация. Для тебя есть заказы на рецензии по картине для других изданий, в том числе очень серьезных.
– Исключено, – отрезала Настя. – У меня своя работа, я не собираюсь вливаться в непонятную для меня деятельность по оценке чужой. Мне самой такая оценка никогда не нужна, нелепо навязывать что-то другим.
– А если мы сделаем так, – мягко, вкрадчиво сказала Таня. – Ты напишешь или наговоришь мне на диктофон все, что ты думала и чувствовала во время просмотра. А я сделаю из этого несколько разных материалов и дам под своим именем. Тебя не смутило бы такое соавторство? Твои слова и мысли, моя организация. Гонорар пополам.
