– Я ушел подышать чистым воздухом и после такого общества освежиться сигарой. Нет, нет, бесполезно излагать подобные вещи. (Я мог бы привести множество других случаев, замеченных мной) говоря что это пустяки, когда подобные пустяки обращаются в привычку от них трудно отвыкнуть. Весь общественный строй Англии никуда не годится. Если вы хотите знать одну из причин, обратите внимание на общепринятое притворство и лицемерие в английской жизни.
Ты, разумеется, понимаешь Сесилия, что все это не было выговорено залпом, как я написала. Некоторые суждения были ответами на мои вопросы, а остальные были высказаны в промежутках разговора, чаепития и смеха, но я хочу тебе показать, как не похож этот молодой человек на всех молодых людей, которых мы привыкли встречать, и потому передаю тебе весь его разговор.
Милая моя, он положительно красив (я говорю о нашем обворожительном Амелиусе); оживленное веселое лицо его представляет приятный контраст с бесстрастным спокойствием обыкновенного молодого англичанина. Улыбка прелестна, движения его так лее грациозны, как движения моей итальянской левретки.
Он воспитывался в среде самых странных людей в Америке, и (представь себе) он социалист. Не пугайся. Он привел нас всех в негодование, объявив, что весь его социализм взят из Евангелия. Я потом убедилась, читая Евангелие, что он прав.
О, я забыла, молодой социалист играет и поет. Когда мы попросили его спеть что-нибудь, он тотчас же согласился. Я не настолько хорошо пою, сказал он, чтобы позволять себя упрашивать. Он спел несколько английских песен с большим вкусом и чувством. Один из наших гостей, которому, по-видимому, он не понравился заговорил с ним, как мне показалось, немного дерзко.
– Социалист, который поет и играет, – сказал он, – совершенно безвреден. Я начинаю убеждаться, что мой банкир в безопасности и что Лондон не будет подожжен петролеумом на этот раз. За это ему досталось, уверяю тебя.
– Зачем нам поджигать Лондон? Лондон берету вас ежегодно часть дохода, нравится ли нам это или нет, следуя социальным принципам. У вас есть деньги, и социализм говорит: вы должны и будете помогать людям, не имеющим ничего. То же самое говорит и ваш закон о бедных каждый раз, как сборщик податей оставляет у вас бумагу. Не правда ли, очень умно? И подействовало тем сильнее, что сказано было добродушно. Кажется, я ему понравилась, Сесилия: он не спускал с меня глаз весь вечер. Когда я отходила от него к кому-нибудь из гостей, чувствуя, что нехорошо заниматься им одним, он ухитрялся найти себе место около меня. Голос его изменялся, когда он обращался ко мне. Сама все увидишь послезавтра, но, пожалуйста, не выводи никаких заключений из моего письма. О нет, я не собираюсь в него влюбляться, потому что не могу полюбить никого. Помнишь, что сказал обо мне последний мой жених? У нее в левом боку машинка, из которой кровь расходится по всему телу, ноу нее нет сердца. Мне жаль женщину, которая выйдет замуж за этого человека!
Еще одно слово, моя милая. Этот странный Амелиус, как и мы, замечает безделицы, которые вообще ускользают от внимания мужчин. К концу вечера бедная мама Фарнеби впала в бессознательное состояние, она почти спала на диване в гостиной.
– Ваша тетка меня интересует, – прошептал он. – У нее, вероятно, было страшное горе в жизни. Представь себе, что мужчина это заметил. Он сделал несколько намеков, которые показали, что он ломает себе голову, чтобы узнать, как я с ней лажу и пользуюсь ли ее доверием, он даже решился спросить, какого рода жизнь веду я с дядей и теткой. Милая моя, все это было сказано так деликатно, с таким очаровательным сочувствием и уважением, что я испугалась, когда ночью вспомнила, как откровенно с ним говорила. Я не выдала никакой тайны, потому что не больше других знаю о прежней жизни моей бедной милой тетки, но я рассказала ему, как осталась сиротой и была принята в этот дом, как великодушно они оба поступили со мной и как я счастлива, что могу немного оживлять их грустную жизнь.
– Мне бы хотелось быть наполовину таким добрым, как вы, – сказал он. – Я не могу понять, как вы могли привязаться к мистрис Фарнеби. Может быть, вы полюбили ее из сочувствия и сострадания? – Представь себе, что это сказал мужчина! Он начал рассказывать свои недоразумения, точно мы были знакомы с детства.
– Меня немного удивляет, что мистрис Фарнеби присутствует на таких вечерах, ей лучше было бы у себя.
– Она не хочет оставаться в своей комнате, – отвечала я, – она думает, что если не будет присутствовать на вечерах, все начнут говорить, что муж стыдится ее или что она боится показаться в обществе, а ей не хочется, чтобы о ней говорили дурно. – Можешь ты понять, почему говорила с ним так откровенно? Вот тебе образчик моего увлечения в обществе этого господина, Сесилия.
Он так мил и скромен, а между тем так мужествен. Мне хочется знать, устоишь ли ты против него с твоей твердостью и знанием света. Но я еще не рассказала тебе самого странного происшествия, потому что не знаю, как его описать, а мне хочется, чтобы ты заинтересовалась так же глубоко, как и я. Я расскажу его как можно проще: пусть оно само за себя говорит.
Как ты думаешь, кто пригласил Амелиуса завтракать? Не папа Фарнеби, он его приглашает только обедать. И не я, разумеется. Кто же? Сама мама Фарнеби! Он ее так заинтересовал, что она думала о нем в его отсутствие и даже видела его во сне! Я услышала сегодня ночью, что она, бедненькая, говорит и скрежещет зубами во сне, и вошла в комнату, чтобы, по обыкновению, успокоить ее, положив холодную руку на ее лоб. (Старый доктор говорит, что это магнетизм, но это вздор.) Ну ни этот раз моя рука не помогла, она продолжала бормотать и скрипеть зубами. Изредка можно было расслышать отдельные слова. Связанного ничего не было в них, но я сделала открытие, что она положительно видела во сне американского гостя.
Я, разумеется, ни о чем не упомянула, когда утром принесла ей наверх чашку чаю. Как ты думаешь, что она потребовала прежде всего? Перо, чернила и бумагу. Следующая просьба была, чтобы я написала адрес мистера Гольденхарта на конверте.
– Вы собираетесь ему писать? – спросила я. „Да“, – сказала она, – мне хочется говорить с ним, пока Джон занят.
– О секретах? – спросила я смеясь. Она отвечала серьезно:
– Да, о секретах. – В его гостиницу послали письмо с приглашением на завтрак в первый свободный день.
Он назначил послезавтра. Чтобы проникнуть в тайну, я спросила у тетки, надо ли мне присутствовать при завтраке. Она задумалась.
– Я хочу, чтобы он был в хорошем расположении духа, когда я буду говорить с ним, – ответила она наконец.
– Да, ты будешь с нами завтракать и пригласи Сесилию. Она опять задумалась. – Помни, пожалуйста, что дядя не должен ничего знать, – продолжала она. – Если ты ему скажешь, я никогда больше не буду с тобой говорить. – Не удивительно ли это? Что бы она ни видала во сне, сон произвел на нее сильное впечатление. Я твердо уверена, что она уведет его к себе в комнату после завтрака. Милая Сесилия, помоги мне помешать этому. Она никогда не доверяла мне своих тайн: может быть, они очень невинны, но, во всяком случае, нельзя позволить, чтобы она доверилась молодому человеку, которого видела только один раз, она непременно сделает какую-нибудь глупость. Ради старой дружбы, помоги мне. Напиши только одну строчку, дорогая, чтобы я была уверена, что ты приедешь».
