— Бывает, — посочувствовал Володька.
Нет, это невероятно! У такого мужика заклепки сдали, а он, Володька, хоть бы что. Как кремень!
Гордость распирала его. Вот если бы сейчас кто-нибудь его увидел! Каково! Кузьма лежит у избы, а он, Володька, накручивает за двоих.
Но никто не видел его. Даже Пуха сегодня не плетется рядом с косилкой — прошла круга три и забилась в траву — жарко. Но что же спрашивать с Пухи, ежели сам Кузьма не выдержал?
На этот раз Володьку не ждал готовый обед. Заслышав его шаги, Кузьма буквально выполз из избы. На четвереньках, Как раненый зверь.
— Устал?
— Есть немного, — признался Володька.
— Сено как? Все пересохло?
— Еще бы! По валку идешь — труха.
— Вот народец! Ну, я до этого Никиты доберусь.
Скрипнув зубами, Кузьма сел на чурбак, начал разматывать полотенце на шее:
— Посмотри-ко, нельзя ли их к чертовой матери?
Крутая загорелая шея Кузьмы чудовищно распухла, палилась нездоровой краснотой. И из этой красноты злыми пауками проглядывали фурункулы-черные головки их угнездились у самого основания шеи-знали, где выбрать место.
— Ничего не выйдет, — сказал Володька. — Подкожные.
Невесело почаевничали, посидели за столом. Потом Кузьма встал, посмотрел на запад:
— Чего зря траву переводить. Отдыхай.
Вдруг Пуха подняла голову, настороженно уставилась на кусты, скрывавшие калтус.
Кузьма и Володька переглянулись.
— Вроде треск какой, — сказал Володька, прислушиваясь.
Конечно, треск. А вот и крик. Едут!
Кузьма облегченно вздохнул:
— Беги за водой — пой гостей чаем!
Володька схватил чайник, сломи голову побежал к речке. И зря, совершенно зря, потому что вместо гостей из кустов выехал Колька…
Завидев Кузьму и Володьку, он помахал им рукой:
— Привет колхозным трудягам!
«Ну и задавало! — подумал Володька, вглядываясь в бледное, но улыбающееся лицо Кольки. — Сам еле на коне сидит, а делает вид, что ему все нипочем».
Подъехав к избе, Колька спрыгнул с коня, небрежно поддал ему сапогом под зад:
— Иди подкрепись.
— Где остальные? Сзади? — спросил Кузьма.
Колька не спеша сощелкал пальцем комки грязи со своей полосатой рубашки, причесал мокрые волосы.
— Дорожка, однако. Как вы машину протащили? Я смотрел-смотрел — следов-то нет.
Володька решил поддержать авторитет Кузьмы:
— Кузьма Васильевич новую трассу проложил…
— Ладно, не в трассе дело, — нетерпеливо оборвал Кузьма. — Почему долго не ехали? Ждете, когда дождь грянет?
— Экий ты быстрый… У нас актив два дня носа не показывал, а ты захотел…
— У вас и без актива делать нечего, — опять вмешплся Володька. Его до глубины души возмущал тот снисходительный, небрежный тон, каким Колька разговаривал с Кузьмой.
— Твоя забота, знаешь, — поел и на бок.
Володька не удостоил Кольку ответом. Что ему расписывать себя! Пускай Кузьма скажет.
Но Кузьма — странное дело — промолчал.
— Грабли одни, двое пезете? — спросил он у Кольки.
— Завтра те и другие будут.
— Завтра? — Кузьма, закусив губу, попытался разогнуться.
— А тебя здорово, друг, скрутило. Чирьи?
Кузьма недобрым взглядом уставился на Кольку:
— Я говорю, почему завтра, а не сегодня?
Колька деланно усмехнулся, но марку выдержал:
— Чудак человек. Сено-то огородить надо? И потомсмотри, как парит. Умные люди говорят, к дождю.
— Так, — сказал Кузьма. — Дождичка ждете? А на Шопотках навоз разводить будем? Ну вот что, передан Никите: ежели он завтра — слышишь? — ежели он завтра утром ке пригонит грабли, я из него душу вытряхну. Так и скажи.
— Скажу. — Колька, еще не веря своим ушам, пролепетал: — Так мне, значит, на сто восемьдесят?
— А чего тебе здесь делать? Нам грабли нужны!
Через минуту Колька уже сидел на коне. К нему снова вернулась прежняя уверенность. Глядя сверху на согнувшегося Кузьму, он спросил тоном начальника:
— Сводка готова?
— Какая сводка, завтра бригадир приедет.
Колька нахмурил брови:
— Не одобряю. Нынче насчет дисциплинки, знаешь?
Кузьма поморщился:
— Езжай. Да лучше рекой — мы рекой ехали.
— Нет, ты серьезно? — Колька даже привстал от удивления. — А что? Это подходяще.
Уже спускаясь к Черемшанке, он оглянулся, крикнул:
— Володька, там бабы по тебе убиваются. Говорят, заели комары бедного. Что сказывать? — Колька громко рассмеялся и въехал в кусты.
— Паскудный растет парнишка, — сказал Кузьма.
В другой бы раз эти слова несказанно обрадовали Володьку, но сейчас он не придал им никакого значения.
Страшное подозрение закралось ему в душу. Как же так?
Он работал, работал, как проклятый работал, а на поверку выходит все по-старому. И там, на Грибове, попрежнему думают, что он, Володька, дурака валяет. А что?
Докажи, что ты не верблюд, и почему Кузьме было не сказать Кольке: так и так, мол, Владимир выручает. А то как воды в рот набрал. Нет, это неспроста. Ты ишачь, а трудодни дяде. Ловко придумано. Многовато заработаешь, Кузьма Васильевич. Нет, поищи другого. Мы тоже не лаптем щи хлебаем.
И остаток дня Володька работал спустя рукава. Стали лошади — пусть стоят. Захотелось выкупаться — пошел выкупался.
Пуха с явным неудовольствием посматривала на него.
«Ох, Володька, — казалось, говорил ее взгляд, — смотри, Кузьма узнает…»
— Да пошла ты к дьяволу! — взрывался Володька. — Шкуреха продажная! Прикормили кашей.
Вечером он пришел к избе угрюмый, подавленный, избегая встречаться глазами с Кузьмой.
— Что невесел? — спросил Кузьма.
— Голова болит.
— Плохо дело, не хватало еще, чтобы ты раскис. Пей чай да ложись может, за ночь и отлежишься.
Нет, за ночь Володька не отлежался. Утром вышел из избы сгорбившись, болезненно морщась от яркого света и шумно дыша — что-что, а разыгрывать сироту Володька умел как следует.
— Не полегчало? — с беспокойством спросил Кузьма.
Володька покачал головой.
Пополоскали кишки чаем. Солнце калило вовсю — только по краям, над кромкой леса, кое-где клубились легкие бурачки.
