— Чего лежать-то? Хватит, вылежался. — Володька схватил со стены узду, выбежал из сенцев и под проливным дождем побежал к лошадям.
Он не помнил, как отвязывал коня, как, настегивая его поводом, бежал рядом с ним по мокоой траве, но когда он, приблизившись к избе, поднял голову и увидел перед собой Кузьму, то вдруг все понял.
Кузьма стоял громадный, несокрушимый, широко расставив ноги. По бледному, перекошенному лицу его ручьями стекала вода.
«Сейчас ударит», — подумал Володька. Но больнее всякого удара хлестнули слова:
— Дрянь! Я с тобой, как с человеком… А ты?.. Убирайся к чертовой матери! И чтобы духу твоего здесь не было!
Шумит дождь. С еловых лап сочится вода, стекает за ворот. Вокруг темно, как осенним вечером. Один раз у самой дороги, тяжко хлопая крыльями, взлетел старый глухарь. Пуха с бешеным лаем погналась за птицей.
Он равнодушным взглядом посмотрел за дорогу и снова закачался под ельником. И снова, как прежде, перед глазами вырос Кузьма — громадный, с бледным перекошенным лицом. Лучше бы уж он ударил его — все не так обидно. А то вот, мол, даже руку о тебя пачкать противно.
Ну почему, почему у него все через пень-колоду? — задавал себе Володька все один и тот же вопрос. Только начнет взбираться в гору-хлоп и в луже. Неужели все оттого, что контрабандой на свет заякился?.. Да, у других отец так отец — железный. Ежели в живых нет-на войне погиб. А у него? Сколько раз он допытывался у матери! А что за Максим? Такого, говорят, и слыхом не слыхали.
Но отец-черт с ним! — и без отца прожить можно.
А вот как на люди теперь показаться? В правленье головомойка-это уж как пить дать. Девки на смех поднимут, И Колька, вражина, начнет расправлять крылья… Удирать, удирать надо, вдруг решил Во-лодька. А куда удирать? В леспромхоз? На целину податься? В ремесленное? Но везде нужна бумажка. А кто ему даст бумажку?
На Грибове, как и следовало ожидать, никого не было.
Возле избы неприкаянно стояли конные грабли, и о них глухо выстукивали капли дождя.
«Специально выставили, — подумал Володька. — Вот, кол, собирались, да дождь помешал». А в общем, не все ли равно ему теперь?
Он снял в сенцах… с крюка свое ружье с патронташем, забрал свой чайник. Кажется, ничего не забыл. А удилища? Два тонких удилища, белевших под крышей, ему попались на глаза, когда он уже садился на коня. Эти удилища он специально срезал, чтобы увезти домой. Длинные, гибкие-их ни за какие деньги не купишь. Но на черта ему теперь удилища? Ну, оставь Кольке-спасибо скажет…
Володька кинулся в сенцы, выхватил из натопорни чей-то топор — и через минуту от удилищ валялись одни палки.
«А это тебе на память-из-за тебя все началось». Он скинул с плеча дробовик и почти в упор выстрелил в старую кепку Никиты, висевшую на гвозде над входом в сенцы.
Вот теперь все. Прощай, Грибово…
Конь, как только вышел на твердую песчаную дорогу, перешел на рысь. И Пуха — хвост колесом — заработала ногами, как наскипидаренная. Дом почуяла! Ну, а он куда спешит? Нет, он не забыл про сводку. Кузьма уже что-то перед самым отъездом дописал в нее. Размашисто, с остервенением. А потом зашил в бересту дратвой — не прочитаешь.
И вот эта проклятая береста всю дорогу шаркает у него за пазухой.
Что он там настрочил? Эх, если бы не сводка! Потерял — и дело с концом. А сводку… сводку нельзя.
Сводку всегда ждут. Ждут в правлении, ждут в районе. За сводкой нарочного среди ночи на сенокос гоняют.
Но и везти бумагу, в которой тебя как последнюю сволочь расписали… На всю жизнь срамота! «А-а, это Володченко, который с пожни на себя доносы возил».
Поравнявшись с густой развесистой сосной, под которой свободно мог разместиться цыганский табор, Володька резко повернул коня.
Он вытащил из-за пазухи бересту, вспорол ножом швы.
Мокрые, назябшие руки не слушались. Темно. Тогда он вырвал из лапы над головой клок сухой шасты-так называют древесный лишайник на Пинеге, намотал ее на сухой сук и поджег.
СВОДКА
О ХОДЕ СЕНОКОШЕНИЯ НА УЧАСТКЕ ШОПОТКИ
Всего скошено…
Так, это не то… Он лихорадочно перевернул листок.
Ага, вот и выработка по дням… Фролов, Фролов… Что такое? Его фамилия в ведомости. Не может быть!
Хватая ртом воздух, он вытер мокрым рукавом лицо, начал читать сверху.
29 июля
1. Антипин К. В. — 2,3 га.
2. Фролов В. М. — 1,8 га.
30 июля
Опять Фролов рядом с Антипиным, и опять цифры…
А это? Ну, уж это черт знает что!
Антипин — 2,9 га, Фролов — 3,4 га.
Или это в тот день, когда он обскакал Кузьму? Было такое — сам Кузьма говорил…
Погас огонь. Володька дул в дотлевающую шасту, дул до слез, чиркал отсыревшие спички — всё напрасно. Тогда, страшно волнуясь (не прочитает самого главного), он сунул в обуглившуюся массу весь коробок. Целая вечность прошла, пока вспыхнуло пламя.
1 августа…
1. Антипин К. В. — болезнь.
Правильно! Болел Кузьма. Вот человек — все начистоту, без утайки.
2. Фролов В. М. — 1,2 га.
Сбоку крупно: «С полудня валял дурака».
Что ж, вздохнул Володька, и это правильно.
За последний день против его фамилии стояли два слова: «Злостная симуляция!»
Внизу подпись: К. Антипин.
Потом приписка:
«Т. председатель. Сено гниет. Срочно гони бригадира с гуляками».
И больше ничего. Ни единого слова!
Володька въехал в деревню вечером. В домах на всю улицу светились огни, из раскрытых окон летели песни, веселые голоса. В теплых новорожденных лужах, нежась под мелким сыпучим дождиком, плескались ребятишки.
Заслышав топот коня, они лягушатами рассыпались по сторонам.
Володька, насквозь мокрый, ни на секунду не выпуская руки из-за пазухи, — в ней он держал самое дорогое сокровище на свете! — проскакал к правлению колхоза.
Лихо вбежав в контору, он выпалил с порога:
— Я сводку привез от Кузьмы Васильевича!
— Сводку? Ты бы еще ночью привез. Передай Антипину: в следующий раз за такие дела по партийной линии взгреем. Понял?
И председатель, даже не взглянув на сводку, которую бережно положил перед ним на стол Володька, схватился за ручку телефона.
«В район звонит, — подумал Володька. — Видно, начальство крепко намылило шею». Эх, много бы он дал сейчас, чтобы хоть одним глазком посмотреть, какое лицо у председателя будет, когда он сводку начнет читать! Но нельзя же, в конце концов, быть таким мальчишкой! И Володька, в последний раз взглянув на грязный, измятый листок — поаккуратнее надо было, — вышел.
