На крыльце перед доской показателей он остановился.
Справа — общие цифры по бригадам, а слева поименно выписан каждый косильщик. Почетно! Недаром председатель на собрании назвал косильщнков сенокосной гвардией. И вот в эту гвардию завтра впишут его. А нуко, потеснитесь маленько. Дайте человеку встать на свое место…
Вдруг где-то совсем близко вспыхнула задорная частушка. Володька птицей взлетел на коня.
Нюрочку он узнал сразу-по лакированным сапожкам, блеснувшим в освещенной луже.
Поравнявшись с девушками, Володька вздернул коня на дыбы.
— Нюра, я там сводку привез!
— Чего? — рассмеялась Нюрочка, показывая свои белы зубки.
— Я говорю, сводку привез.
— Вот обрадовал. Не видала я сводок.
«Ничего, Нюрочка, — мысленно шептал Володька, провожая ее глазами. Посмотрим, что завтра запоешь».
Прибежит к председателю: «Тут ошибка, Евстигней Иванович. Антипин все перепутал. Володьке свое приписал».
Э, нет, Анюточка, не ошибка. Ничего не поделаешь, придется тебе в свои книги вписывать, да еще и на стенку вывешивать. И это даже хорошо, что в сводке про лодырничанье сказано. По крайности поверят.
— Володченко, ты ли это?
Володька оглянулся. К нему, выписывая пьяные восьмерки, медленно приближался Никита. Рубаха выпущена из штанов, ворот расхлестнут…
— Никита, я сводку привез! — с прежним задором крикнул Володька.
— Сводку? А я думал, водку, — пьяно сострил Никита.
Володька разъярился:
— Это почему вы не приехали? Смотри, старая киса, мы тебя с Кузьмой Васильевичем выведем на чистую воду.
Ты у нас еще попляшешь…
Никита так и остался стоять с разинутым ртом посреди дороги.
— А что, в самом деле, — горячился Володька, погоняя коня. — Там сено гниет, а он гулянку развел. Нет, с этими порядочками надо кончать. Вот общее собрание будет, и он первый шумнет: хватит, побрнгадирил. Антипина предлагаю.
Собственно, заезжать к жене Кузьмы было незачем.
Кузьма ничего не наказывал. Но как это? Напарник приехал с сенокоса имимо. Не годится!
Марья, жена Кузьмы, худая черноглазая женщина на сносях, подтирала тряпкой пол. На полу были расставлены тазы, и в них с потолка капало.
Ребятишки — славненький такой бутуз, весь в Кузьму, и заплаканная девчушка-сидели на печи.
Володька подмигнул мальчику, сказал:
— Марья, Кузьма Васильевич поклон наказывал. Посмотри, говорит, как там мои…
— Поклон? — Марья тяжело выпрямилась. — Черт ли мне в его поклоне! Лучше бы он вместо поклона избу перекрыл. Утонули — живем.
— Понимаешь, — начал разъяснять Володька. — Он партейный…
— А партейному-то дом не нужен? Все как люди, а он… Ну уж, я ему задам…
— Ну, ты губы-то не очень!..
— Что?
— Я говорю, губы-то подожми. Муха залетит. Мужик у тебя золото, а ты против него ворона бесхвостая. Понятно?
Дома матери не было. На столе записка, крынка молока и граненый стакан, прикрытый ячменной лепешкой.
Володька приоткрыл стакан, понюхал: вино.
«Ешь, пей, отдыхай, а это от меня праздничное. Меня вызвали на ночное дежурство…»
Володька скомкал записку. Знаем это ночное дежурство. Как праздник, так и ночное дежурство… Но спасибо и на том, что о праздничном вспомнила.
Когда он вышел из дому, дождь все еще моросил и был тот самый час, когда пьяное веселье, уже не вмещаясь в домах, вываливается на улицу. То тут, то там разнобойно горланили песни…
Возле клуба кипела людская мешанина. Всем хотелось попасть в помещение. Но старенький клубик не мог вместить и половины желающих. И вот толпа со смехом, с задорными, поощряющими друг друга выкриками штурмом брала узкий проход на крыльцо. Давили, жали, откатывались и снова, развлекаясь и улюлюкая, устремлялись вперед.
Володька попал в самую середку толчеи, и его буквально на руках внесли в помещение.
В клубе, несмотря на то что все окна были раскрыты настежь, жара стояла не меньше, чем на покосе. И трудились тоже по-страдному. Пьяные бабенки, обливаясь потом, выколачивали пыль из каждой половицы. Некоторые резпились даже на сцене.
— Коля, Коля, быстрей! — выкрикивали плясуньи.
Володька, зажатый в углу у печки, с недобрым чувством смотрел на Кольку. То, что Колька сидел развалясье в цветнике девчат, — понятно. Гармонист. Но откуда у него взялась эта кожаная куртка? С молнией, с замочками на грудных карманах. Брат прислал из города?
«Бабий час» кончился так же неожиданно, как и начался. Поскакали, повытрясли из себя дурь и валом хлынули вон.
В клубе стало просторнее. Уборщица Аксинья побрызгала на пол из графина. Кто-то за сценой завел патефон.
Танцы!
У девчонок от удовольствия заблестели глаза. Что ж, это им надо. Без разминки не могут.
К Нюрочке подрулил высокий сутуловатый Гриня-левша. Володька не слышал, что сказала Нюрочка, но, судя по тому, как Гриня-левша, еще больше ссутулившись, попер на выход — «курить», как говорилось в этих случаях, был отказ.
Ах, если бы он умел танцевать! Мог бы пригласить.
Конечно, мог бы. А почему нет? Вон какая морошка топчется, а он как-никак с самим Кузьмой тягается. И плевать, что ростом не вышел. Гриня-левша-каланча перед ним, а ушел не солоно хлебавши.
Пары кружились, а Нюрочка все еще сидела на скамейке. Нижнюю губку закусила, левый глаз прищурен — всегда так, когда не в духе.
Может, подойти ему? Неужели это такая хитрая штука перебирать ногами? И вдруг он увидел, как Нюрочка, разом просияв, вскочила на ноги…
«Надо уйти, надо уйти, — твердил себе Володька. — Чего он еще ждет?» Но он не уходил. К нему оборачивалась стоявшая впереди баба, разъяренно шептала:
— Не дуй ты мне в шею. И без того жарко…
А он все стоял и стоял…
Нет, не то было обидно, что Нюрочка любезничает. Пущай-все девчонки такие. Но с этим типом? Неужели она не понимает, что это за дрянь? Колька наклонялся к ее раскрасневшемуся лицу, что-то шептал ей на ухо, и она визгливо на весь клуб смеялась…
Впоследствии он с трудом припоминал, как все это вышло. Кажется, когда кончился танец, он шагнул вперед, схватил Кольку за грудь, за эти блестящие замочки, которые все время звенели у него в ушах. Кажется, их окружили ребята. Единственно, что он хорошо запомнил, — это крик Нюрочки:
— Хулиган! Чудо горохово! Гоните его вон!
И именно в тот момент, когда он оглянулся на Нюрочку, его сбили с ног…
Пуха не любила праздников. Она не понимала, почему люди вдруг ни с того ни с сего начинали орать на всю деревню, падать, кататься по земле, а то и дубасить друг друга. Кроме того, в такие дни ей часто попадало и от людей, и от злых собак, да и Володька почему-то не в меру сердился, когда она показывалась ему на глаза.
