Текст речи Цезаря не сохранился, но Саллюстий дает вариант, отражающий главные аргументы, хотя довольно лаконично и в стиле самого Саллюстия. Как и в случае с любым текстом, сейчас трудно в полной мере оценить воздействие личности оратора, произносившего эти слова перед слушателями. Цезарь славился своими жестами, изяществом, величественной осанкой и обертонами своего слегка надтреснутого голоса. В изложении Саллюстия его великая речь началась следующими словами:
«Всем людям, отцы-сенаторы, обсуждающим дело сомнительное, следует быть свободными от чувства ненависти, дружбы, гнева, а также жалости. Ум человека нелегко видит правду, когда ему препятствуют эти чувства, и никто не руководствовался одновременно и сильным желанием, и пользой. Куда ты направишь свой ум, там он всесилен; если желание владеет тобой, то именно оно и господствует, а дух бессилен» [12].
На всем протяжении своей речи он сохранял спокойствие и взывал к здравомыслию, хотя и мягко подшучивал над предыдущими ораторами, пытавшимися превзойти друг друга живописными описаниями насилия, убийств и грабежа, которые последовали бы за победой Катилины. Сейчас в Цезаре не осталось и следа от того человека, который в ярости схватил Юбу за бороду. Вина обвиняемых была несомненной, и, возможно, никакое наказание не могло быть слишком тяжелым для них. Однако, возвращаясь к первоначальной теме, сенат занимал слишком ответственное положение, чтобы его члены могли давать волю своим чувствам. Они должны решить, что лучше всего для будущего Республики, зная о том, что сегодня они установят прецедент. Цезарь позаботился о том, чтобы отдать должное Цицерону. Он объявил, что никто не может подозревать консула в злоупотреблении властью, но нельзя гарантировать, что другие консулы в будущем всегда будут проявлять такую же сдержанность. Цезарь напомнил о том, что проскрипции Суллы начались с нескольких казней людей, которых все считали виновными. Вспыхнувшая эпидемия убийств превратила город в кровавую баню, а жертв убивали «за их дома или загородные виллы» [13].
Цезарь мягко укорил Силана, похвалив его за патриотизм, но предположив, что он слишком увлекся описанием тяжести преступлений обвиняемых. В обычных обстоятельствах римским гражданам — по крайней мере, состоятельным гражданам — всегда разрешалось отправиться в изгнание, даже если их признавали виновными в серьезном правонарушении, что делало смертный приговор теоретическим наказанием, не применяемым на практике. Цезарь поинтересовался, почему Силан также не предложил, чтобы этих людей подвергли бичеванию перед казнью, и тут же ответил на свой вопрос, что это было бы незаконным
[47]. Он обратился к мудрости предков, прошлых поколений сенаторов, которые, как правило, избегали выносить смертные приговоры римским гражданам. Так или иначе, смерть была «...отдохновением от бедствий, а не мукой; она избавляет человека от всяческих зол — по ту сторону нет места ни для печали, ни для радости» [14]. Цезарь предложил другое решение. Конечно, было бы абсурдно отпустить обвиняемых, чтобы они могли присоединиться к Катилине. В Риме не было настоящей тюрьмы для содержания заключенных в течение долгого времени, так как большинство законов предусматривало в качестве наказания либо ссылку, либо денежные штрафы. Цезарь предложил, чтобы пленников сослали в разные города Италии, где их будут держать в заключении до конца жизни. Любой город, который не сможет выполнить это условие, должен подвергнуться тяжкому наказанию. Собственность заговорщиков конфисковывалась в пользу государства, что не давало их детям возможности участвовать в общественной жизни и искать отмщения. Постанавливалось также, что ни сенат, ни римский народ никогда не позволят заговорщикам вернуться в том смысле, в каком сам Цезарь ратовал за возвращение сторонников Лепида. Это, согласно Цезарю, было гораздо более суровым наказанием, чем смерть, поскольку заговорщикам придется жить с последствиями своих преступлений [15].
Во время своей речи Цезарь взывал к примеру былых поколений. Это было общепринятым приемом, так как римские аристократы питали глубочайшее уважение к своим предкам, а дети с раннего возраста выслушивали истории об их великих деяниях, совершенных ради Римской республики. Предложение, выдвинутое Цезарем, одновременно было радикальным и новаторским. Римляне еще никогда не содержали своих граждан в постоянной неволе, и он предложил новый способ для достижения этой цели. Хотя он постановил, что будет незаконно стремиться к освобождению осужденных и восстановлению их прав, существовали сомнения, что такое постановление можно будет осуществить на практике. Гракхи и другие народные трибуны неоднократно настаивали на праве народного собрания голосовать по любому вопросу. Конечно, было маловероятно, что кто-то решит выступить в защиту заговорщиков, но такой вариант развития событий в будущем нельзя было исключить полностью. Перед сенатом встала новая проблема, так как раньше чрезвычайный указ позволял расправляться с врагами Республики без всякого сожаления. Цезарь говорил о прецеденте, создаваемом сенатом, и предложил новое решение того, что во многих отношениях представляло собой новую проблему. Заговорщики были виновны в планировании страшных преступлений, но, даже несмотря на это, их нельзя было лишать всех гражданских прав. Они больше не могли причинить вреда Римской республике, и заключение гарантировало, что они не смогут сделать этого в будущем [16].
На всем протяжении своей речи Цезарь сохранял взвешенность и хладнокровие, призывая сенаторов не позволять эмоциям одержать верх над долгом по отношению к Республике. Такой призыв должен был найти живой отклик в сердцах людей, воспитанных на началах служения государству и гордившихся принадлежностью к одному из великих семейств. Витавшая в воздухе неизбежность смертного приговора начала было рассеиваться. Квинт Туллий Цицерон, младший брат консула, был другим претором и произнес свою речь после Цезаря, полностью согласившись с его мнением. Другой из преторов 62 г. до н. э., Тиберий Клавдий Нерон (дед императора Тиберия), избрал несколько иную тактику и сказал, что слишком рано решать участь пленников, пока Катилина еще находится на свободе вместе со своей армией. Вместо этого их следует содержать под стражей и назначить дату будущих дебатов, когда Катилина будет разбит [17]. Многие другие сенаторы колебались. В какой-то момент Силан встал и заявил, что его неправильно поняли и он ратовал вовсе не за смертный приговор, а за «высшее наказание», дозволенное законом.
Цицерон, увидевший, что мнения разделились, решил действовать и произнес длинную речь, текст которой он впоследствии опубликовал под названием «Четвертая речь против Катилины». С учетом того, что оригинал был как минимум частично сочинен во время самих дебатов, она, возможно, была несколько менее гладкой, чем современный вариант. Однако было бы ошибкой недооценивать риторическое искусство великого оратора, и вполне вероятно, что, даже импровизируя, Цицерон восхищал слушателей своими формулировками, ритмом и структурой речи. Прежде всего он напомнил, что является консулом, человеком, возглавляющим Римскую республику в это трудное время, и что в конечном счете именно он будет нести ответственность за все принятые решения. Вернувшись к тону начала дебатов до сдержанного и аргументированного вмешательства Цезаря, он заговорил о насилии, убийствах и разграблении храмов.
