Но длилась эта пытка недолго, и вскоре остановился. Девушка выскочила из машины, открыла багажник, возилась там с чем-то, шумно шуршала какими-то вещами и пакетами, при этом успокаивая его торопливой скороговоркой:
– Я сейчас только возьму тут кое-что, и пойдем. Тут совсем не далеко. Рядом.
Громко хлопнул, закрываясь, багажник, девушка ойкнула, извинилась, распахнула дверцу с пассажирской стороны, взяла его под локоть и потащила.
– Идемте, Марк, тут немного осталось пройти.
Он выбрался из автомобиля, посмотрел на нее изучающе, думая, во что он дал себя втянуть этой энергичной не в меру Клавдии, но все же повиновался ее настойчивому требованию и пошел, увлекаемый девушкой, которая так и продолжала держать его за локоть.
Далеко это или нет, Марк не понял, поскольку старался ни о чем не думать, не подвергать анализу слова и обстоятельства, а делал лишь, как она говорит, раз уж доверился ей, и внимательно смотрел под ноги. Они прошли сколько-то вверх по пологой горке, потом по прямой тоже сколько-то, бог знает, потом перелезли через бревно, продрались сквозь колючий кустарник, сделали еще несколько шагов веред, когда она заявила с явным облегчением:
– Всё, пришли! Постойте чуть-чуть, я сейчас…
Девушка чем-то пошуршала сбоку от него, снова прихватила его за локоть и потянула за собой.
– Сюда проходите и садитесь, – указала она на расстеленный у края обрыва поролоновый коврик.
Он сел, куда она ему указала, и вопросительно посмотрел на сосредоточенную на какой-то своей задумке девушку. Она села рядом с ним, повозилась, устраиваясь поудобней, и спросила заботливо:
– Вы как?
– Терпимо, – прислушавшись к себе, ответил Марк. – Пока в четком сознании.
– Марк, – совсем иным, каким-то внезапно проникновенным голосом обратилась Клавдия к нему и прихватила двумя своими тонкими ладошками его большую, крепкую ладонь. – Вы, пожалуйста, слушайте меня и постарайтесь делать то, что я вам скажу. Ладно?
– Ладно, – пообещал он.
– Закройте глаза, – велела она.
Он послушно прикрыл веки, чувствуя, как немного дрожат ее чуть прохладные ладошки, видимо, от нервного напряжения.
– А теперь постарайтесь по возможности расслабиться и хоть немного отвлечься от своей боли.
Марк честно попробовал исполнить то, о чем она просила, со всем тщанием, на какое сейчас был способен, но предательская боль все нарастала и нарастала, хотя он все же попробовал ее преодолеть.
– Дышите медленно, размеренно, спокойно. Вот так: вдо-о-ох, на десять счетов, непродолжительная задержка дыхания и долгий выдох. Вдо-о-ох и вы-ы-ыдох, – повторяла и повторяла она счет, под который он мерно дышал, словно читала колдовское заклинание, а он слушался и дышал под ритм, задаваемый ее голосом: – А сейчас вы повернете голову в сторону реки и, когда я скажу, откроете глаза и не будете ни о чем думать. Вообще ни о чем, – заговорила она вдруг совсем уж чарующим, тихим, низким, с еле уловимой хрипотцой, но четким голосом.
Он повернул голову в сторону реки, как она и просила, и пытался сделать все, как она велела, – дышать медленно, размеренно и спокойно, ни о чем не думать и попытаться отодвинуть боль.
– А теперь, – сказала она, еще чуть понизив голос и придвинувшись к нему поближе, – открывайте глаза и смотрите.
И он распахнул глаза… И обмер, застыв на какое-то мгновение, позабыв обо всем, даже о пыточной боли.
Прямо перед ним, за рекой, за лугом, вытянувшимся длинным прямоугольником, по бокам которого молчаливыми стражами стояли леса: справа – смешанный хвойно-лиственный, а слева – темный, хвойный, серьезный, а за лугом, протянувшимся до горизонта, садилось ставшее нереально большим от зыбкого марева багряное солнце, освещая все вокруг фантастическими красками.
– Ни о чем не думайте, – колдовским голосом шептала ему прямо в ухо девушка, словно обволакивая его чем-то невидимым, теплым, надежным и нежным. – Впустите в себя то, что видите, в самое сердце, и проживайте во всем объеме то, что видите и чувствуете. И дышите медленно, спокойно, вдыхайте то, что видите. – И произнесла, словно выдохнула, совсем уж зачарованно: – И всё-ё…
Марк неосознанно, подчиняясь какому-то внутреннему импульсу, вытащил свою ладонь из ее рук, перевернул и осторожно сжал ее ладошку в своей – так было правильней и так было необходимо ему в этот момент – и смотрел на этот фантастический закат.
Чудесным, непостижимым образом куда-то ушли все его мысли, уступив место ощущениям и чувствам, в которых незаметно растворилась на какое-то время боль. И он почувствовал, как входит в него вся та красота, которую он созерцал, со всеми нюансами и подробностями: с запахами, звуками, ощущениями, с нереальными красками и оттенками.
Они сидели вдвоем, привалившись друг к другу плечами, замерев, не двигаясь, он держал ее тонкую ладошку в руке, и смотрели на закат, проживая вместе все стадии уходящего дня, смотрели на сумерки и на опустившуюся следом ночь. И в их совместном молчаливом созерцании было столько созвучного чувствования глубины переживаемого момента, что эти ощущения были для них обоих красноречивей, информативней, ярче и значимей любых слов и действий.
Марк не осознал и не заметил того момента, когда каким-то образом это состояние восторженности перешло в сон. Он только закрыл глаза, а звездное небо все так же стояло перед его мысленным взором, и под этим небом его тихонько куда-то повело… повело….
Марк проснулся оттого, что замерз.
Он открыл глаза и увидел, что кто-то лежит рядом с ним.
Так.
Он осмотрелся по сторонам, пытаясь понять, где находится, сколько сейчас времени и почему он здесь оказался.
Марк лежал на земле. Рядом, прижавшись к нему спиной, положив голову на его правую руку, спала девушка, которую он обнимал левой рукой. Сверху их обоих, прикрывали два пледа разных расцветок.
Не, ну нормально так.
А вокруг… Стоял тот особый час перед рассветом, когда вся природа словно замирает в ожидании нового дня.
Было очень тихо, только легкий плеск речной волны нарушал эту особую тишину. Небо уже понемногу светлело на востоке, но на западе еще было черным, ночным, кое-где поблескивали звезды.
Часа четыре, наверное, утра.
Все-таки холодновато спать тут. Марк осторожно пошевелился, устраиваясь поудобней и обдумывая, как бы встать и не потревожить девушку.
И вдруг замер, остолбенел, захваченный внезапно осенившей его мыслью – голова не болела! НЕ БОЛЕЛА ГОЛОВА! Как это, а?
Обычно приступ начинался вечером и длился несколько часов кряду, изводя, мучая до полусмерти, порой и всю ночь, и сам собой проходил, оставляя Марка неподвижно лежать после этих инквизиторских пыток, обессиленного, в поту, а порой и не только в нем. От слабости он проваливался в черный, без сновидений, сон и просыпался через несколько часов совершенно разбитым.
