– Это у кошек так бывает, – съязвила Марина, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить котенка, уютно устроившегося на руках у отца.
– У людей тоже. – Поэт не собирался отступать, он был за справедливость. – Ты уже взрослая и должна понимать: человек несет ответственность за свои поступки.
– И ты? – В голосе Марины зазвучали торжествующие нотки.
– И я. – Реплянко пока не чувствовал подвоха. – Я несу ответственность и за маму, и за тебя, и за Ляльку. Мало того, я еще отвечаю за каждое сказанное слово, потому что есть читатель, который с меня спросит, и спросит по-настоящему, как на суде.
– И что ты ему скажешь?
– Я скажу, что честно делал свое дело, что любил родину, любил жену и детей…
– Не всех, – вставила Марина.
– Не всех, – автоматически повторил поэт и остановился: фраза показалась непоэтичной. – В смысле?
– В прямом. – Сузив глаза, Марина подошла к отцу и протянула руку к котенку. – Меня ты не любишь. Ляльку – любишь, ее (она кивнула в сторону двери, видимо, подразумевая мать) – любишь…
– И тебя любишь… – сердце поэта предательски заколотилось, он обнял дочь, но та осталась стоять на месте. – Просто мы с тобой очень похожи. Как два заряда, понимаешь? (Марина кивнула.) Зато, когда ты вырастешь, мы с тобой станем товарищами, потому что начнем говорить на одном языке. Просто нужно немного подождать. – Он вспомнил про подростковый возраст и вздохнул. – Доверяй мне.
«До-ве-ряй», – подумала Марина и нахмурилась. Сложно было доверять человеку, чье настроение так же, как и твое собственное, практически никогда не оставалось ровным: то ты для него взрослая, то маленькая, то такая, то сякая…
– До-ве-ряй, – повторил поэт и, оставшись довольным собой, передал котенка дочери, сопроводив царственным: – Бери, он твой.
И Марина, отчего-то волнуясь, подставила руки: теперь кошка безраздельно принадлежала ей, о чем она через пару минут и сообщила Ляльке.
– Только с моего разрешения, – грозно проговорила старшая сестра, прижимая к себе котенка, но младшая и не думала спорить: она, как и мать, умела довольствоваться малым. Хотя бы подержать дали, и за то спасибо. – Поняла?
Лялька согласно кивнула, и с этого момента в квартире Реплянко воцарилось относительное спокойствие: дети объединились вокруг кошки, поэт отдался творчеству, каждый был занят своим делом. Не скучала и Алла Викторовна, жизнь которой все больше и больше напоминала непрекращающийся бег с препятствиями: училище, пациенты, митинги. Последние она посещала, можно сказать, даже с остервенением: наконец-то появилась возможность говорить то, что столько лет было под запретом. «Сво-бо-да! Сво-бо-да!» – вместе со всеми скандировала Алла Викторовна, чувствуя особое дыхание переломной эпохи. Она ждала перемен и верила в самое лучшее примерно так же, как и наивная Лялька – в Деда Мороза.
– Вот увидишь, – предупреждал ее поэт, – скоро все это закончится.
– Не закончится! – спорила с ним Алла, вступившая в демократическую партию.
– Либералы погубят Россию. – Супруг был приверженцем монархии и политических убеждений жены не разделял категорически. Но та и в ус не дула, продолжая с присущей ей страстью хранить верность демократической идее.
Кстати, с такой же страстью Алла Викторовна выступала и на заседаниях клуба биоэнергетиков, где клеймила шарлатанов, призывая к честности в профессии. «Экстрасенсорика, – ораторствовала она, – не знахарство, это, если угодно, наука будущего, для постижения которой человечеству понадобится какое-то время: необходимо накопить знания, осмыслить опыт, разобраться в законах физики…» Половину из того, что Реплянко вещала на собраниях клуба, присутствующие не понимали, они жаждали чуда, они требовали его. И Алла, поддавшись общему психозу, в угоду зрителям ставила диагнозы, замедляла сердцебиение, на глаз определяла основные показатели крови, которые тут же подтверждались полученными накануне результатами анализов. Ей нравилось быть в центре внимания, нравилось это сумасшедшее бурление разномастной энергии, она чувствовала в себе силы необъятные и с легкостью соглашалась лечить тех, кто был приговорен врачами к скорому спуску в Аид.
– У человека всегда должен быть хотя бы один шанс, – заявляла Алла Викторовна и объявляла войну смертельному заболеванию. Коллеги ее не понимали: мир изменился, лукавить больше не было смысла, правду говорили теперь в глаза, объясняя это практической необходимостью и здравым смыслом – больной должен быть готов к уходу и морально, и юридически. Алла Викторовна была против такого подхода, он казался ей безнравственным, антигуманным.
– Недопустимо внушать надежду там, где ее быть не может, – как-то выговорил ей сосед Григорий, начальник гарнизонного госпиталя, влюбленный в нее вот уже несколько лет, невзирая на наличие жены, вечно подозревавшей его в романах с медсестрами. – Ты же врач, Алла, ты медик.
– Вот именно. – Она сразу загорелась. – Вот именно что врач, поэтому считаю, что нужно использовать все возможности, в том числе и те, что не включены в общую практику.
– Например, шарлатанство.
– Например, биоэнергетику. – Алла Викторовна не поддалась на провокацию, продолжая отстаивать свою точку зрения. – Ты же не будешь отрицать, что большинство людей заболевает из-за дисбаланса в энергетическом обмене?
– Не буду, – согласился Григорий.
– А существование альтернативной медицины будешь?
– Тоже не буду. Но я не видел ни одного пациента, излеченного от смертельной болезни благодаря вот таким вот пассам. – Начальник госпиталя очень похоже изобразил движения рук Аллы Викторовны.
– А я видела, – стояла на своем Реплянко, перебирая в уме все случаи, когда победа оказалась на ее стороне. – И не один.
– По нашему радио и не такое передают, – рассмеялся Григорий и с удовольствием потянулся: – Красивая ты женщина, Алла, да вот только не моя!
– Это правда, – без всякого кокетства произнесла Алла Викторовна. – Я – Андрюшина, от пяток до макушки. А по поводу альтернативной медицины ты все-таки, Гриша, подумай.
– И думать нечего. Рак руками вылечить нельзя.
– Можно, – притопнула ногой Реплянко. – И я тебе докажу.
– Посмотрим, – усмехнулся Григорий и напоследок, как всегда, взял под козырек.
Разумеется, ничего доказывать соседу Алла Викторовна не стала. Зачем? Нужда заставит – сам убедится, а пока пусть живет как жил, по законам военно-полевой хирургии, где нет места сомнению. А у нее подход другой – интуитивный. Как он работает, Алла Викторовна до конца не понимала, потому что всякий раз это происходило по-разному. Она реагировала то на тепло, то на цвет, то на ритм, в котором работал больной орган. А иногда Алла Викторовна видела человеческое тело расцвеченным изнутри, словно голографическим. Такое происходило нечасто, но если случалось, Алла знала: со своей задачей она справится. Потому-то без сомнений и взялась за Лиану, миловидную низкорослую армянку, мать двоих детей, у которой был обнаружен рак желудка на ранней стадии.
