– Нельзя тебе с ним. Заказано.
Егорова вздрогнула:
– Почему?
– Разве ж я знаю, – пожала плечами мать, раскатывая тесто на пироги, а потом согнулась вдвое и пожаловалась на боль «в середке». – Подержи руку-то, – попросила она Таньку и повела ее за собой в крохотную спаленку, которую когда-то делила с мужем, прожившим короткий мужицкий век и запомнившимся детям привычным окриком: «А ну, анафема тебя в бок!» – Посиди со мной. – Голос у матери разом стал тихим и слабым.
– Может, доктора? – запаниковала Танька, но та быстро ее успокоила:
– Когда дело божье, не до докторов. Послушай лучше…
Так буквально в три дня Егорова приняла от матери немудреную науку помощи людям, которую усвоила на всю жизнь, и ни разу не пожаловалась на страшную цену, которую за нее заплатила. Схоронив мать, Танька осознала, что откуда ни возьмись в ее памяти осели неведомые ей раньше слова, – много слов, за всю жизнь не выучишь, – но она их знала. И дело с концом.
Илье о смерти матери Егорова почему-то не сказала ни слова. А он, похоже, и не заметил ни Танькиной грусти, ни воспаленных глаз, ни болезненной худобы.
Целый год Танька проучилась на расстоянии от Русецкого. Прежде внимательный к ней как к сестре, он вдруг отдалился, пересел на заднюю парту и будто забыл о ее существовании. Егорова не задала ни одного лишнего вопроса, потому что помнила: «Нельзя тебе с ним. Заказано». «Нет так нет», – решила Танька и попыталась выбросить Илью из головы. И вроде бы получилось, но время от времени она вспоминала их «Эм и Жэ держали землю на вожже», и ей становилось грустно. Грустно от невысказанных слов, от непережитых встреч и от невозможности стереть это «Нельзя… Заказано».
Егорова не виделась со своими одноклассниками целую вечность. За это время она успела окончить техникум, выйти замуж, какое-то время поработать на заводе во вредном цехе, надышаться там свинцовым припоем, но это не помешало ей родить двух девчонок и в девяностые годы перекроить свою жизнь заново: уйти из профессии, отделиться от дурковатой свекрови с замашками сельской царевны, сесть за руль истерзанного многочисленными владельцами «Мерседеса» и заявить о себе как о потомственной целительнице. «А чем не потомственная-то?» – рассудила Егорова и храбро пустилась в путь, суливший ей новый уровень благосостояния, зависевший теперь не от выработки на производстве, а от нее самой. Правда, для этого нужны были документы о так называемых экстрасенсорных способностях, но за ними дело не стало. Танька рвалась к тайным знаниям с остервенением, колесила по стране, занимая в долг, перебиваясь разовыми заработками, училась у Гробового, у Джуны, активно посещала сборища магов и колдунов, пафосно называемых «съездами целителей» или «симпозиумами по нетрадиционной медицине». Егорова бесстрашно шла на контакт с любым, кто мог приоткрыть для нее завесу над новой профессией, отсутствующей в официальном перечне специальностей, известных в нашей стране.
Очень скоро Танька поняла, что людей, наделенных исключительными способностями, не так уж много. Зато шарлатанов хоть отбавляй, авантюристов везде хватало. Они смело открывали кабинеты, салоны, центры нетрадиционной медицины, громко именовали себя целителями, но на деле все были заняты только одним – сбором денег. Егоровой, разумеется, тоже хотелось разбогатеть, но она так и не смогла забыть материнский наказ и цену за свои услуги называла символическую, ну, например, «сколько дадите». За эту склонность к благотворительности товарищи по цеху стали посматривать на Таньку с опаской, но те, кто похитрее, активно приглашали ее присоединиться к ним, понимая, что работает та в честную, а значит, рано или поздно клиентов станет хоть отбавляй. Егорова по наивности не сразу догадывалась, каковы истинные намерения ее коллег, и соглашалась на сотрудничество, вытягивая своими трудами общую кассу. А когда наконец приходила к выводу, что ее откровенно используют, уходила по-английски, не прощаясь, не выясняя отношений и соответственно не требуя выплат за проведенное лечение.
После нескольких подобных случаев Танька все-таки решилась работать самостоятельно и надумала открыть собственный кабинет. Но как только перед ней встал вопрос лицензирования, она растерялась. «Поможем», – с готовностью пообещали ей сотрудницы облздравотдела, обращавшиеся к ней по любому поводу – «дорогу открыть», «порчу снять», «детей на путь истинный наставить». Слухи о Егоровой ползли по городу с молниеносной скоростью, желающих «помочь» становилось все больше. Но вместе с ними рос и поток страждущих, щедро вываливавших на Таньку свои страхи, болезни, неудачи и горести. Так незаметно она перестала принадлежать себе и своей семье.
Все чаще и чаще Егорова ловила себя на мысли, что живет чужой жизнью, устраивает чужие судьбы, разгребает чужое дерьмо. «Я как пылесос», – грустно подшучивала над собой Танька, не отваживаясь пожаловаться мужу на то, как устала, как болят руки, темнеет в глазах и кружится голова. «Надо, надо, надо», – продолжала она бороться с привычной ненавистной нищетой и одерживала победу за победой. Вот наконец-то своя квартира, вот море, дача, но почему-то легче так и не стало. Неожиданно выскочила замуж старшая дочь, не дождавшись положенных восемнадцати. Вторая, похоже, готовилась последовать примеру сестры. «Жить торопятся», – грустила Егорова, не понимая, что не жить торопятся ее девочки, а побыстрее вырваться из родительского дома хотят, до того им это общежитие обрыдло: и днем и ночью чужие люди, и это при том, что был у матери свой кабинет, вечный запах ладана, треск свечей, завернутые в тетрадные листки ржавые иголки, булавки, глиняные черепки, шерстяные спутанные косички…
Ко всему прочему Егорову часто томило дурное предчувствие: все ждала – что-то случится, причем обязательно со своими. Так и произошло. А все потому, что доверилась людям и нарушила непреложный закон, да еще и с Божьим именем. А все эта жалость, всегда в ущерб себе! Привели девушку, по виду ровесницу старшей Танькиной дочери, беременную, рожать нельзя из-за порока сердца, не выдержит. Мать на коленях стояла, молила помочь, избавить от ребенка, просила дочь сохранить.
– Какой срок? – Егорова эту тему не любила, да и мать строго-настрого наказывала никогда подобным не заниматься, потому как за такой грех отвечать придется. И надо отдать должное Таньке – соблюдала материнский завет безукоризненно. А тут надо же – нечистый попутал. Переспросила еще: – Точно такой?
– Точно!
Оказалось, все не так: и срок гораздо больше указанного, и никакого порока сердца у девицы отродясь не бывало. Точнее, порок-то имел место, не исключено даже, что не один, но среди них сердечного не было. В общем, всеми правдами и неправдами, но Егоровой удалось поспособствовать освобождению от нежелательной беременности шестнадцатилетней дуры. Невзирая на клятвенное заверение держать язык за зубами, слух о том, что существует способ, позволяющий избавиться от побочных эффектов плотского греха, да еще и безоперационно, разнесся по городу с молниеносной скоростью. Благодаря этому к Таньке выстроилась целая очередь жаждущих, к чему, надо сказать, она не была готова. «Нет, нет, нет и еще раз нет», – возопила Егорова и на какое-то время осталась без клиентуры, что тут же отразилось на состоянии семейного бюджета.
