Мне очень нравилось работать в этой сфере. Я знакомилась со многими известными людьми, общалась с журналистами и все такое. Когда приехали The Jefferson, я надела на прием в «The Revolution» свой лучший прикид. На входе сразу несколько фотографов подскочили ко мне, чтобы сделать снимок, и заверили, что сегодня я выгляжу круче всех. Это произвело большое впечатление на Джейсона и сильно повысило мою самооценку.
Внутри толпилось множество людей, которых я знала, но еще больше незнакомцев, поэтому я ходила по залу и общалась. Ко мне постоянно подкатывали смутно знакомые левые ребята, пытаясь выцепить бесплатные билеты на концерт.
Реджинальд почему-то тоже там оказался, и мы минут десять поболтали. Сегодня перевес был на моей стороне, потому что я тут всем заправляла, а он оставался всего лишь зрителем. Мне не хотелось долго с ним зависать, потому что не люблю смешивать разные круги общения. Будь Реджинальд из музыкальной тусовки, ему бы вообще со мной не обломилось. Он привлекал меня именно тем, что занимался совершенно другими вещами, в которых я ничего не смыслила.
Короче, я оставила его и столкнулась с Гарольдом Граймзом, молодым и очень серьезным репортером, с которым мы встречались и раньше. Он был алкоголиком и специализировался на андерграундных группах и фолк-музыке; его статьи печатали в «Hit Maker», модной газете о поп-музыке. Он уже слегка перебрал и сразу принялся меня лапать с совершенно определенной целью. А поскольку на горизонте пока не маячил никто покруче, я решила, что и он сойдет. Пусть выглядит он не особенно круто, но это же Гарольд Граймз. И я позволила ему уговорить себя заглянуть в его берлогу в Эрлс-Корте — довольно респектабельное место, которое он делил с менеджером известной блюзовой группы.
К моему разочарованию, у него не нашлось даже крутой аудиосистемы, только маленький бесполезный магнитофон — но зато целая куча потрясающих бесплатных пластинок! Итак, мы уселись смотреть телевизор вместе с тем самым менеджером, а Гарольд между тем подготавливал почву для последующего наступления: поглаживал меня и с причмокиванием целовал. Каждый раз, когда второй чувак выходил из комнаты, Гарольд мысленно меня раздевал, а когда мендежер возвращался, мы переставали тискаться и сидели с невинным видом, как ни в чем не бывало.
Но меня приставания Гарольда скорее раздражали, а кроме того, мне было интересно посмотреть на чикагские беспорядки, которые показывали по телику. Поэтому я извинилась и спросила, не хочет ли кто немного настойки. Оба сказал: «Нет, спасибо!», что меня удивило. А затем они добавили, что вообще не употребляют наркотики, что удивило меня еще больше. Итак, я упоролась одна, отчего чувствовала себя довольно глупо. Они отпускали пошлые шутки и цинично издевались над моим состоянием, которое, как мне казалось, я довольно успешно маскировала, разве что смеялась над вещами, которые не казались смешными моим собеседникам, и поэтому они предпочитали потешаться надо мной. В конце концов второй чувак, которого звали Фил, пошел спать, и я осталась наедине с Гарольдом. Он придвинулся ко мне, и я, чтобы избежать утомительной возни с платьем, которое он мне и так помял, предложила:
— Пойдем в кровать.
— Практична, как настоящая женщина, — весело заметил Гарольд.
— Просто я забочусь о своей одежде, — пояснила я и повесила аккуратно сложенные вещи на спинку дивана.
Каким бы интересным ни было его лицо, когда он разделся и я увидела его отвислое брюхо, меня обуяли большие сомнения. Правда, в постели он проявлял энтузиазм и все время спрашивал, кончила ли я. Я заявила, что никогда не отвечаю на такие вопросы, но пусть он не волнуется. Глядя в его зеленые глаза, я совершенно забывала о его непривлекательном теле.
На следующий день я пошла на бесплатный концерт, который The Jefferson играли в «Parliament Hill Fields». Там было круто, если не считать того, что шел дождь. Позже я встретилась с Гарольдом, и мы пошли на прием The Doors в «1СА». Граймз пытался протиснуться, чтобы взять интервью у Джима Моррисона, вокалиста группы и гвоздя программы, — высокого красавца в черной коже, вроде современного Элвиса. Камеры самым мерзким образом следили за каждым его шагом. Он напоминал червяка на крючке, который извивается туда-сюда, пытаясь хоть на минуту ускользнуть от их внимания. Глаза у него были мертвыми как пепел. Меня это слегка ошарашило, а если учесть, что прием проходил на выставке «Кибернетическая интуиция»
[9], в окружении пищащих и скрипящих машин и механизмов, мне стало еще хуже.
Как только прием закончился, мы с Гарольдом, Филом и еще двумя ребятами отправились в дурацкий маленький клуб под названием «The Case», где тусовались музыканты с менеджерами, а также девицы, желающие закадрить поп-музыкантов. Там в основном пили, никакой музыки и танцев. Публика ютилась в крошечном зале чуть ли не вплотную друг к другу. Кто-то обсуждал дела, кто-то выяснял отношения, но всех объединяло одно: стремление поскорее нажраться. Я уже начала задумываться, хорошо ли скажется на моем имидже появление с Гарольдом Граймзом. Да, он известный и влиятельный, но при этом толстый и одет как попало. Водились за ним и всякие сомнительные поступки — например, он играл за футбольную команду «Hit Maker» против представителей шоу-бизнеса. А еще я начала замечать, что его сознание отягощено заблуждениями, присущими низшему классу: он резко осуждал хиппи-культуру и наркотики, позволял себе неприятные комментарии в мой адрес. Он считал меня представителем этой «культуры» и постоянно доставал объяснениями, почему мы предпочитаем затуманивать рассудок наркотой, вместо того чтобы работать. Меня страшно раздражали его рассуждения, потому что я считаю такие разговоры пустой тратой времени. И с чего вообще этот мелкий тупица решил, что может сравнивать мой образ жизни со своим? Подобное поведение говорит только о его глупости и ограниченности. Я не считаю себя хиппи, если под этим подразумеваются люди, которые расхаживают босиком и со спутанными волосами. Я ношу обувь ручной работы и стригусь в одном из самых дорогих салонов красоты Лондона. А наркотики принимаю не для того, чтобы сбежать от реальности, — в отличие от алкашей вроде Гарольда, которые пьют, чтобы забыться. Затуманенность — это когда не можешь отличить один кислотный трип от другого, когда не помнишь, что с тобой происходило во время прихода и сколько их было в твоей жизни. Я очень отчетливо помню все свои трипы и не валяюсь, упоротая, на спине, таращась в облачка на небе, — хотя, должна признаться, однажды в Риджентс-парке меня пробило на слезу от красоты пейзажа. Я умею работать и считаю, что у меня неплохая карьера, а для этого, согласитесь, нужно быть довольно собранным, и не так уж важно, хиппи ты или нет. Я очень спокойно и доходчиво постаралась объяснить все это Гарольду, но он так и не уразумел, что в тусовке встречаются самые разные люди. Незамысловатая формула «хиппи есть хиппи» намертво застряла у него в башке. Потом он пустился в россказни о «дядюшке Берте»
[10] и тяжкой жизни в голодные военные годы — «маргариновые сороковые». Он хвастался, что сумел вырваться из будней обычных клерков и стать журналистом «Hit Maker». Это я, конечно, могла оценить, но хотелось бы, чтобы его сознание тоже развивалось вместе с карьерой.
