– Погулял.
– A! – сказал Аркадий.
Он посмотрел на часы и забеспокоился:
– А наши игрушки уже, наверное, кончают грузить, Пошли.
Он встал и посмотрел на Тасю.
– Пусть спит, – тихо сказал Саша.
Аркадий выгреб из кармана остатки конфет и положил их девушке на колени.
* * *
Ровно в двадцать четыре ноль-ноль друзья подошли к артскладу. Место в кабине занял воентехник второго ранга, сопровождавший груз. Аркадий и Саша сели наверху, на ящики с боеприпасами. Меня они устроили на почетном месте – под стенкой кабины, где ветер задувал не так сильно.
Мы ехали молча, глядя вдаль, на зарево пожара, бушевавшего на западе, в стороне Ораниенбаума. Поближе, в городе, пылал лесной склад. Пожар освещал нам путь. Артиллерия била не умолкая. С неба спускалась осветительная ракета на парашютике. Она горела нестерпимо ярко. Со всех сторон на нее накинулись зенитные пулеметы. Они прочерчивали ночь цветным пунктиром. Ракета потухла.
У заставы нас задержало нагромождение надолб. Мы медленно проехали по узкому коленчатому проходу, оставленному для машин.
Саша сказал:
– Она тебе глянулась.
Кто? Таська твоя? Да я этого добра…
Аркадий усмехнулся и пренебрежительно махнул рукой.
Мы обогнали часть, идущую на фронт. Бойцы оглядывались на нас. Они шли по обочинам дороги.
– И ты ей глянулся, – сказал Саша.
– Я? Здрасте пожалуйста!
Аркадий чувствовал себя немного виноватым. По обычаям рыцарской дружбы, господствовавшим в Одессе, он не имел права приударить за чужой девушкой. Кроме того, он видел, что гигант страдает, и ему захотелось утешить его.
Мы въехали в какую-то дачную местность. Канонада становилась глуше, пожары отдалились, от них остались только розовые отсветы на небе. Стало темней, и машина двигалась все медленнее.
– А она здорово влипла в тебя, Сашка, – сказал Аркадий, – она меня все расспрашивала, кто ты, да шё ты, просто надоела.
– Трепаться-то брось, – неуверенно сказал Саша.
– А шё такое? Ты красивый из себя парень.
– Какой же я красивый! – слабо сопротивлялся Саша.
– Ты?!
Аркадий принялся с азартом доказывать Саше, что он очень красив.
– У тебя же представительная фигура. На такой шее, как у тебя, готова повиснуть любая девушка. Во всем взводе нет парня красивше, как ты.
Аркадий не переставал говорить. Он ругал Сашу за то, что тот якобы холоден с Тасей.
– Очень красиво, да? Завлек девушку и бросил.
Он говорил с Сашей то нежно, как мать говорит с заболевшим ребенком, то прикидывался ревнивым и клялся, что больше никогда не пойдет с Сашей к девушкам.
– Шёб я пропал! Это же немыслимое дело – иметь успех рядом с тобой.
Кое-как ему удалось затянуть рану на исстрадавшемся сердце гиганта.
Слегка запинаясь от стеснительности, Саша прошептал:
– Да разве я что говорю? Я сам вижу: таких-то девушек на белом свете одна-две – и обчелся. А уж какая красивая! Подумай, Аркадий, кабы не война, дак я ее и не встретил бы. Вот уж правда, кому – война, а кому -мать родна.
Гигант засмеялся тихим, счастливым смехом.
Мы проезжали мимо полуразрушенных дач, мимо заколоченных павильонов, мимо маленьких лодочных пристаней. Пахло морем. Справа был Финский залив. В темной дали его вспыхивали и гасли огни. То кронштадтские бастионы стреляли по ордам фон Лееба, обложившим Ленинград.
А Саша продолжал шептать. Темнота сделала его смелым. Впервые он раскрывал перед другом свою нежную, застенчивую душу:
– А уж как-то я люблю ее! Никому про то не скажу, ей не скажу, тебе одному говорю. Полюбил я ее враз и так сильно, так сильно, как в сейчасной жизни, наверно, уж никто и не любит. Знаешь, как я ее люблю? Почти что как тебя. Вот! Не пойму только, за что она меня-то полюбила? Верно, она тебе сказывала, ты с ней много говорил. Дак скажи мне – за что я ей так сильно глянулся? А? Чо молчишь-то?
Саша наклонился к Аркадию и заглянул ему в лицо.
Положив голову на ящик с ручными гранатами, Аркадий сладко спал.
Гигант тяжело вздохнул, скинул с себя плащ-палатку и заботливо укрыл Аркадия.
6
Машина вдруг остановилась. Было очень темно, только артиллерийские зарницы вспыхивали на небе. Мы услышали, как открылась дверь кабины, и дотом – голос воентехника:
– А что, товарищи, кто-нибудь из вас знает точно, где штаб дивизии?
Аркадий мгновенно проснулся и ответил:
– Так я же давно удивляюсь на вас, куда мы едем, товарищ воентехник второго ранга. Штаб дивизии в больнице Фореля, в бывшем сумасшедшем доме.
– Вспомнили! – с досадой возразил воентехник. – Штаб еще вчера оттуда съехал.
Аркадий тихонько свистнул.
– Здрасте пожалуйста, – сказал он, – на один день нельзя смотаться с передовых, шёб шё-нибудь не случилось.
– Что же нам делать? – беспокоился воентехник.
Он немного нервничал. Он редко выезжал на фронт, и в эту грозную ночь осажденный и простреливаемый Ленинград казался ему отсюда тихой обителью. Он сложил руки коробочкой и закурил папиросу.
– Не курить! – раздался рядом голос.
Воентехник бросил папиросу и затоптал ее ногой.
– Пропуск! – сказал тот же голос.
Воентехник шепнул:
– Затвор.
– Ваши документы!
Зажегся синий фонарик, и мы увидели бойца с повязкой на руке и самозарядной винтовкой за плечом. Это был один из тех «маяков», которых выставляют части, квартирующие вдоль дорог. «Маяк» внимательно разглядывал наши удостоверения.
– Шё вы так долго копаетесь? – сказал Аркадий. – Шё, вы не видите: «Гуляй лихо»?
И он ткнул пальцем в буквы «Г. Л.», отштампованные на наших удостоверениях. Этот штамп ставили в штабе фронта. Буквы означали «Город Ленинград». Но в армии их называли не иначе, как «Гуляй лихо». Они давали право на хождение круглые сутки где угодно. Увидев всемогущее «Гуляй лихо», «маяк» вернул нам удостоверения и откозырнул.
Оказалось, что штаб дивизии находится рядом. «Маяк» привел нас к большому дому. Здесь помещалась школа, которая так и не открылась после летних каникул. Мы спустились в подвал. Воентехник побежал сдавать боеприпасы, сказав нам, что мы свободны. Мы зашли в оперативный отдел, чтобы узнать, где сейчас расположен наш полк.
В отделе работали два командира. Здесь стояли пар, ты, на стене висели слепок головы Зевса и два автомата,
