Фрау Вихерн нашла художника и повесила вывеску: светловолосый молодой великан с расстегнутым воротом мундира и пенящаяся кружка пива, пена ползла через край, молодой солдат белозубо хохотал, поднимая другой рукой автомат. В бар «Ариец» было приятно прийти, только здесь, да еще в офицерском ресторане-казино можно найти доброе, свежее мюнхенское пиво; добрым знакомым фрау Вихерн подавала и шнапс и коньяк, она со своим заведением пользовалась отличной репутацией, да и сама она, пухленькая, предупредительная, с круглыми ямочками и высокой прической, восседая за конторкой, являла собой доказательство незыблемости лучших устоев империи. Фрау Вихерн могла принять вместо марок и золото, в таком случае можно было рассчитывать не только на отдельный кабинет, коньяк высшего сорта, но и свежую девочку на одного, да еще и комнату в придачу наверху, с чистой постелью, где можно отлично провести ночь.
Адольфа Грюнтера не интересовала вторая, закрытая жизнь бара «Ариец», золота у него не водилось, но пиво ему нравилось: густое, темное, от первой кружки он даже захмелел, давно не пил настоящего пива, затем он взял еще кружку и порцию сосисок; сосиски дрянные, жесткие, как резиновые, отдавали химией, их делали здесь из дохлой конины, не иначе.
На стене, напротив Грюнтера, на ярко намалеванной оранжевым пивной бочке, восседал веселый толстяк крестьянин в башмаках и чулках с бантами, такие башмаки носили в прошлом веке в праздники ремесленники — это опять шло от доброй старой Германии, и Адольф Грюнтер ел сосиски, пил пиво и, глядя на толстяка на пивной бочке, отдыхал. Ему мешал только громкий разговор компании шестерых танкистов за соседним столиком. Они спорили о толщине брони, о вооружении и других достоинствах русского танка Т-34 и говорили о новых русских реактивных минометах, о примененных русскими недавно термических зарядах; Адольф Грюнтер хмурился, танкисты разговаривали чересчур громко, они мешали ему наслаждаться пивом. Потом, вспомнив, он глядел на них уже без всякого раздражения, уже с сожалением, ведь танкисты всегда разговаривают громче обычного в силу привычки. Грюнтер тоже слышал о русских реактивных минометах, но это ничего не значило, зато у русских почти не было самолетов, и зимняя неудача под Москвой — все-таки досадная случайность. Но фюреру следовало бы учесть эту русскую случайность. Больше всего Грюнтеру не хотелось сейчас возвращаться на эту паршивую станцию Россошь, кроме уродливых старых баб да солдат, там ничего.
Грюнтер расплатился с фрау Вихерн, попрощался, она не заметила, увлекшись разговором с высоким рыжим ефрейтором, — судя по всему, хлыщ из какого-нибудь штаба; Грюнтер вышел на улицу. Перед вечером распогодило, возвращаться в госпиталь было рано, он бесцельно побрел по улицам наугад; пожилая женщина, вышедшая ему навстречу из-за угла, быстро прижалась к стене дома и напряженно стояла, опустив глаза, пока он не прошел. Потом девушка, в платке, низко повязанном на глаза, торопливо перебежала на другую сторону улицы, мальчишка лет двенадцати выглянул из-за полуразрушенного каменного столба от ворот, и нырнул назад. О, эти русские, они в каждом готовы видеть врага и угнетателя. Грюнтер начинал ненавидеть старый русский город за его настороженность и враждебность, за невольное желание оглянуться назад, особенно в пустынном месте.
Он вышел на площадь перед городской управой — одно из лучших мест города, не пострадавшее от бомбежек, — старинный православный пятиглавый собор Крестителя, обрывистый берег Ржаны, густые, запущенные зеленые бульвары, здание шестиэтажной гостиницы, выстроенной перед войной, — сейчас комендатура.
Адольф Грюнтер хотел пойти назад, но чуть в стороне, на самом обрыве у виселицы увидел толпу и подошел посмотреть. Оказывается, вешали партизан: один — лет шестнадцати, с приплюснутым носом, со взглядом исподлобья, со связанными назад руками, отчего еще больше выпирала широкая, не по возрасту, грудь. Грюнтер перевел взгляд на пожилого, понурого, с длинными до колен обезьяньими руками, крепко стянутыми у локтей, за спиной, лицо заросло красной бородой. В рваной телогрейке на голом теле, без пуговиц, он светил голым животом и грудью. «Даже шерсть у него красная», — с невольной брезгливостью подумал Адольф Грюнтер. У него дрогнуло под глазами, когда повесили мальчишку, тот несколько раз в муке, беззвучно выгнулся всем телом, Адольф Грюнтер подумал о большой рыбе, попавшей на крючок и поднятой в воздух. Он досмотрел, как повесили второго, к виселице по указанию невзрачного гестаповца низенький шустрый человек в штатском прикрепил фанеру, на которой по-русски и по-немецки значилось, что эти «партизаны и бандиты казнены за порчу имущества Германской армии».
Адольф Грюнтер внимательно прочитал немецкий текст и отошел; пора было возвращаться в госпиталь; от долгого хождения он сразу заснул, и спал хорошо и крепко, а назавтра под вечер пришел в бар фрау Вихерн и, показав ей массивный мужской перстень с сердоликовой печаткой, получил бутылку отличного французского коньяку. Он отказался от комнаты наверху, и фрау Вихерн дополнительно отсчитала ему двадцать имперских и полсотни оккупационных марок; она предложила ему перелить коньяк в флягу, и он согласился.
— Благодарю вас, — сказал он вежливо. — Я посижу тут у вас еще немного. Через три дня мне возвращаться в часть, а у нас там нет ни такого пива, ни таких женщин, как вы, фрау Вихерн.
— О! — сказала фрау Вихерн польщенно и напомнила: — Сражаться за фюрера и Германию — великая честь.
Адольф Грюнтер четко щелкнул каблуками.
— Я рад служить такой женщине, как вы, фрау Вихерн.
— О! — опять сказала она. — Мой муж погиб на Восточном фронте, в прошлом году под Москвой. Говорят, он замерз в машине раненый. Я решила поехать сюда, хоть как-то заменить его.
— Ваш муж может спать спокойно, фрау Вихерн. Вы делаете очень много для германского солдата здесь, в этой варварской стране с ее грязью, партизанами и морозами.
— Отдыхайте, чувствуйте себя как дома, в нашей доброй милой Германии, — улыбнулась фрау Вихерн. — Если когда-нибудь окажетесь в городе, прошу в мой бар. Всегда рада.
Коньяк был в самом деле хороший: старый, устоявшийся аромат, маслянистая мягкость, и почти сразу в теле появилось ощущение теплоты и легкости. Адольф Грюнтер посидел, бездумно вслушиваясь в нехитрый мотив веселой тирольской песенки, выпил еще немного и, плотно завинтив флягу, вышел. Теперь стало совсем хорошо, и он решил еще выпить на берегу Ржаны, — чем-то притягивала эта река, от нее становилось грустно и спокойно.
Вслед за ним шла девушка, некоторое время он не оглядывался, затем остановился и стал закуривать; девушка, высокая и стройная, прошла, глядя в землю, в сереньком опрятном костюмчике из дешевой материи, шляпка, блестящая сумочка из эрзаца, тщательно вычищенная, с медными застежками.
Прикурив, Адольф Грюнтер двинулся за нею, там, где улица выходила на набережную, девушка открыла сумочку, близоруко прищурилась, что-то отыскивая. Дождавшись, когда Адольф Грюнтер поравняется с нею, она, не поднимая головы, сказала на дурном немецком языке:
— Грюнтер, нужно поговорить. Идите за мной в парк, пожалуйста.
