Молодой священник обрадовался городским собеседникам, его ни в малейшей степени не смущал их нынешний статус. Свежие люди из мест, где он сам еще пару лет назад… в общем, крупной, молчаливой бабой был накрыт стол, в печку подброшены дровишки, и, хотя она и подпускала чуть-чуть дыма в помещение, создалась атмосфера, в которой можно было согреться и расслабиться.
Батюшка прежде всего обращал на себя внимание отъявленной разговорчивостью, охотно тек мыслью в любом направлении, только подтолкни. Могло показаться, что он отчасти пьяноват, что ли, и ряса на нем не так чтобы кристально чиста, только до этого неожиданным гостям не было никакого дела. Тем более что отец Иона между другими быстро предлагаемыми сведениями сообщил: ныне-де он без матушки, отчего и весь порядок его быта несколько скособочен в холостяцкую сторону.
Молитву он прочитал серьезно и даже с чувством, но, сев на стул, как бы рассупонился.
— Вы, еще не вовсе подсохшие мои, теперь оказались волею предержащих сил в мешке. — Иона захихикал, отчего его длинная, но редкая бородка затряслась, придавая хозяину непреднамеренное с его стороны сходство с козлом. Было батюшке вряд ли больше двадцати пяти лет, и ростом он был выше рослого инженера Скиндера на полвершка, но ребячливая манера общения заставляла видеть в нем чуть ли не расшалившегося подростка.
— И не просто в мешке, — в мешке, который, отцы мои, еще и в навозе.
Ивашов и Скиндер переглянулись — не послышалось ли. Они ждали дерзостей и неаккуратности в быту от мужицкого элемента, но чтобы духовное лицо, да за обеденным столом…
— Не поняли? Срисую вам.
Иона стал шустро двигать предметы, расположенные на столе, освобождая середку. Оглянулся в поисках чего-то — тело было гибким и ловким в движениях.
— Вот пояс. — пояс лег вытянутой петлей, оставив один выход из образованного «мешка». — Мы вот тут. — отец Иона расставил несколько рюмок внутри петли. — це Тройной, моя церква, а вот Гуриновичи, столица нашего темного царства.
Иона вздернулся и чуть в сторонке от рюмок поместил солонку с грязноватой серебряной крышкой.
— Это Дворец. Графское имение. Теперь вот правильно. В Гуриновичах вся цивилизация; власть — становой кушает чай в трактире… Тут и школа начальная, но больше без учителя… Да, вы прибыли с этой стороны — Сынковичи, Новосады, Дворец. В Сынковичах пустыри широченные, там на краю Далибукской Пущи аэроплан садился. Года два назад. Дальше тракт, Кореличи, чугунка.
Хозяин поднял ребристую на ножке рюмку с мутноватой жидкостью. Поймав тоскливый взгляд Ивашова, упершийся в рюмку, а более в цвет напитка в ней, сразу объяснил:
— Не «нюи». Здешнего варенья благодать, после расскажу.
Выпили, отчасти с удовольствием, отчасти насильственно над организмом, выпуская после из угла рта сивушную струю.
— Я почему вещаю? Вы хоть оттуда и прибыли, с железки, по такой погоде навряд что-то разглядели. Если судить по моей карте, вам вот в эту сторону. В него, в мешок. На самое дно.
Он бросил внутрь «мешка» несколько хлебных корок и объявил:
— Порхневичи. Во всех смыслах Порхневичи.
Гости не стали уточнять, сколько их, подразумевающихся смыслов. Оказалось — два, и деревня носила то название, и главная в ней семья. Так что нельзя было сказать, что от чего происходит.
— Народец там… — батюшка задумался и горько выдохнул: — Местный. Сам-то Ромуальд Северинович, как бы почти что барин ихний, человек ужасной неделикатности и силы. Ходит с волком на плечах, а как глянет — кветка вянет. Кветка — цветок по-здешнему.
Мягкими, но настойчивыми жестами гости принуждены были выпить еще: хозяин был внезапно взят каким-то сильным воспоминанием, и понадобилось ему срочно смыть его. После непосредственно глотания самогона наступила длительная пауза, гости успели несколько раз переглянуться. Обоим было по-прежнему весьма неловко, не хотелось верить, что и духовное лицо поглощается настолько без остатка мраком захолустной жизни. То, против чего они в общем-то протестовали в своих аудиторных митингах, демонстрировало им свою неодолимую власть.
Дождь припустил гуще.
Отец Иона открыл один глаз:
— Вот вы о народе распомыслили. А что он, народ ваш! И наш так же ж.
Неясность вопроса очень затрудняла ответ, да еще и при полном нежелании молодых разговаривать.
Батюшка медленно отвалился на спинку стула, сколоченного грубой рукой деревенского плотника.
— Белорусский мужик таков, что подчиняется любому, кого числит хоть маленько выше себя, никогда не перечит, но очень часто замечаешь, что в конце концов все сделалось так, как надо ему, а не тому, кто командует. Безропотность и уклончивость — вот его два признака. Хочашь, не хочашь, але мусишь, говорит он…
Опять явилась массивная подавальщица. «Порхневичи» были сметены краем ее сердитого фартука, в центр стола встала большая черная сковорода с жареным салом, рядом чугунок с вареной бульбой, миска с жаренными маслятами в сметане. Скиндер с Ивашовым только было наладились прослушать краткую лекцию про особенности белорусского характера, — а именно белорусами была, судя по всему, населена эта мокрая бесконечная ночь за окном, — как батюшка прервал сам себя с таким видом, что рано еще выносить вердикты, кое-какие нюансы недодуманы.
Ивашов осторожно протянул белый от удивления палец в сторону вставшего рядом с маслятами блюда.
— Что это? — спросил Скиндер, и получилось, что они выступили с Ивашовым в паре.
— Из немцев? — вопросительно улыбнулся отец Иона, расчесывая длинными пальцами пегие волосы бороды. Он в самом начале знакомства глянул в их бумаги, выступив тоже как вид здешней власти, и теперь показывал, что чернила в его сознании не смываются даже самогоном. — А это ковбух. Местная забава зажиточных мужиков. Как те же Порхневичи, что правят в Порхневичах. Так вот, берут желудок, бараний, а может, и свинячий, выскребают, а туда всякого резаного мяса-сала с перцем и другой специей, плотно-плотно, завязывают и на чердак, на веревке на стропилу, чтобы на ветерке вялилось, чердачные окошки открывают. Что, мочой отдает? Это, господин студент, ничего, мы вот сейчас нальем…
Тетка внесла штофную емкость с гербовым орлом на груди, батюшка принял емкость и объявил:
— Для гостей — хлебный.
Надо было понимать, что он вдруг решил повысить статус застолья. Встал, с переменившимся, резко посерьезневшим лицом, снова прочитал молитву и перекрестил трапезу. Студенты покорно поучаствовали в повторном обряде.
Сел и сделался как будто более серьезен — мол, пора и честь знать. Быстрым деловым тоном сообщил студентам полезные сведения:
— Кухни здесь не ищите, нет. Грубо все, белорус готовит так, как будто ему на себя наплевать. Все равно съестся. Сейчас драники сделают. Всё на сале. Ну, это если есть сало. — отец Иона хмыкнул. — а про нравы вот еще что скажу. Мне, вестимо, не по сану, однако по возрасту — девки, допустим…
