Витольд кивал с видом, что все понимает и предварительный план у него уже есть. Первое было правдой — арендаторы платить не спешили. Амбары и в Порхневичах, и во Дворце стояли практически пустыми. Открыто никто не показывал своей мятежности, наоборот: и Гордиевский, и Цыдик, и Михальчики — все при встрече предупредительно первыми и почти с прежней почтительностью приветствуют, не говоря уж о бабах и ребятишках. Крот и Коник привезли примерно половину того, что полагалось «по листу», кто-то просто явился с двумя мешками, обосновывая, что «не обмолотился». Причем вечером, чтоб никто его явления не видел. Было понятно — выползание из-под власти Порхневичей дается народу нелегко, через внутреннюю ломку. Забрезжившая возможность оставить у себя весь урожай упиралась в исконный страх перед привычной, неотменимой при всех режимах властью этих мироедов. Жадность боролась с трусостью. Еще что важное понял для себя Витольд — мужики неодинаково глядят на ситуацию, с разной степенью решительности. Кто-то, как Гордиевский с Цыдиком и Саванцом, почти уже сорвался с крючка, другие только начинают, а кто-то не пробовал и думать в этом направлении. Главное — у них каждый сам за себя. Это можно и надо бы использовать, да вот как — Витольд не знал и только делал вид перед Захаром, что уже знает.
— Если знаешь, давай делай скорей, иначе все пойдет прахом, после уж не соберешь, тебе больше терять, чем мне, — напирал мельник.
— Езжай домой и жди сигнала.
Лежа ночью без сна, Витольд возился с мыслью — что делать? Для этого надо было сначала сообразить — что происходит. С какого-то момента стало ясно, что необоримая сила, пришедшая на кресы с востока, из-за линии Керзона, вроде как медлит. Про способ устройства жизненного порядка там, на востоке, Витольду было известно хорошо, и можно было бы ожидать — здесь станут строить что-то такое же. Но пока только одни разговоры. В городах половина лавочников разбежалась, затаилась, навесив замки на двери, другие работают в качестве теперь уже не хозяев, но уполномоченных, а что это такое — понять нельзя, и кому принадлежит касса — непонятно. Фининспекция только описывает, прикидывает. То придут, то не придут, а то и поменяются за неделю два раза, по описаниям Веника. Все временное, погодите, мы еще разберемся.
Шел разговор про колхозы, что сразу начнут сгонять всех в кучу и ставить каких-то своих людишек. Только и этого вроде нет почти нигде. А если есть, то расплывчато.
Много народу требуется на земляные работы у новой польской границы. Со своими подводами желательно.
Что ж, нельзя не прийти к выводу: новой власти пока не до мелких дел на земле, у нее впереди большие. А что такое большое дело для государства? Война.
Ну, будет война или все само уляжется — об этом ломать голову здесь, в Пуще, нечего, а вот что предпринять, чтобы сохранить хотя бы часть имущества?
Утром Витольд сам зашел в пустую, нечистую хату деда Сашки. Тот храпел на железной кровати, под цветным одеялом, сшитым из кусков разной материи. У окна с битыми, заклеенными бумагой стеклами стояли грубый сосновый стол и пара неодинаковых табуретов. Посреди стола чернело пятно — сюда ставилась сковорода с жареным салом, когда тут выпивали и закусывали.
Витольд с грохотом передвинул табурет от стола к кровати. Лежащий разлепил один глаз, усмехнулся и не поспешил вскакивать. Понятливый был мужик дед Сашка, понял, что в нем возникла надобность, можно и покуражиться.
— Чего тебе, племяш?
— Давай, дед Саша, поднимай бунт.
План у Витольда был простой: если у власти не доходят руки сделать работу по наведению порядка в темных углах новых своих земель, надо сделать эту работу за нее. Родственник получил два литра самогона и два круга домашней колбасы и был отправлен во Дворец, где проживала пара старинных бузотеров — Дубовик и Целогуз. Оба были замазаны в той старой истории с погромом имения Турчаниновых. Эта «тайна» перешла от Ромуальда Витольду как часть наследства.
Александру Севериновичу Порхневичу (деда Сашку теперь стали звать так) надлежало поднять сначала эту пару, а потом и других мужиков, склонных к установлению царства справедливости на окружающих суглинках.
Самогон, колбаса и внятно сформулированная идея — и вот уже есть, буквально к вечеру, комитет по организации народного схода.
— Совет выбирать будем: кто не из мироедов, кто из пахарей и голодующих — тот теперь станет править и хлебушек распределять, а разные там мельники и кто еще похуже теперь переходят на задние ряды. Новая власть за простого мужика.
Почему дед Сашка годился для этой роли? А старые заслуги. Кто палил имение в первых рядах, кого следователь возил (не возил, а байка прижилась) в кандалах в Кореличи? Не важно, что он, наоборот (выполняя приказ брата Ромуальда), разгонял бунтовщиков. Важно, что имя деда Сашки и погром имения в памяти земляков стоят совсем рядом. То, что главный бунтовщик сам из рода Порхневичей, только придавало ему дополнительного авторитета: раз против своих пошел — значит, доверие ему: человек за правду, даже против родни. В Порхневичах этому Порхневичу цену знали, но уже в Гуриновичах начиналась какая-то ему вера. Да и говорил он все то, что больше всего хотелось услышать мужикам.
— Ничего теперь никому не платить, все зерно, вся бульба — это народное добро. Как Совет решит, так и выполним.
Слово «совет» очень волновало умы. Значит, дед этот не сам от себя, а знак какой-то из города имеет от новых властей. Он так и объяснял:
— У них пока руки не доходят, так сами возьмемся.
В помещении школы в Гуриновичах набилось народу битком: кожухи, польты, сапожищи, дух такой, что пьянеть начинаешь. Окна запотели, изнутри по ним даже струйки бегут.
У дальней стены стол, накрытый красной материей, — Витольд выдал из своих запасов. И графин — очень старый, из него еще пан Пшегорода пил. За столом стоит, опираясь на мозолистые кулаки, председатель Александр Северинович Порхневич — потише, грамадзяне. Справа от него сидит Дубовик, слева — Целогуз. В пиджаках явно с чужого плеча, мрачные ввиду ответственности момента.
Народ недоумевает, смахивая пот с бровей и покашливая в кулак. Только на первый взгляд состав и расположение мест случайны. Накануне Витольд с Сивенковым и Захаром Кивляком долго совещались — кого позвать, кого привести под словесной угрозой, а на кого не обратить внимания — пусть в своей норе сидит. Самые заметные негодяи, тайные ненавистники власти Витольда Ромуальдовича, обязательно должны были попасть в «школу», без этого будет у остальных чувство, что обманули, и повод для бузы. Так что из Порхневичей и Гордиевский, и Цыдик были званы лично дедом Сашкой. Из Гуриновичей Шукетя и Жилича покликали, один известен был своим восхищением Советами, еще когда они были за границей, второй — балагур вроде деда Сашки, бесплатное радио. Из Новосад пришагал Егор Строд, черный, как цыган, очень себе на уме, он пришел бы, даже если б его и не звали.
Витольд сказал: если они собьются в кучу и начнут двигать каких-то своих людей, сломать их будет тяжело. Надо их равномерно рассадить по залу. Способ придумал опять-таки Витольд. Пусть, сказал он, «наши» придут раньше и не курят на крыльце, а сразу лезут внутрь и садятся редко, но занимая пространство сплошь. «Диким» волей-неволей придется разбиваться на отдельные фигуры.
