Стало быть, надо идти. Захар Кивляк — весь в отца, кулачина, да еще с братьями да с сыновьями.
Пошли. Михась взял винтовку, присоединился Копытко с возвращенным временно парабеллумом. Мог оказаться полезен: пусть мельник не думает, что у бывшего хозяина совсем уж никого нет из людей, кроме деревенских. Долженков и Кукин еще были с обрезами. Цыдик с Гордиевским взяли только топоры за пояс: известно, что будет, если схватят со стволом.
С утра, как только частично вооруженная делегация двинулась, Витольд сел ждать во главе стола, где раздали по ложке каши тем, кто сам еще мог добраться. Самогонщик притащил флягу с хорошей водкой. Витольд пить отказался. Дед Сашка не отказался, и Тарас не отказался; как-то быстро и развесисто опьянели. Почему-то ни у кого не возникало сомнений, что экспедиция на мельничные острова вернется с громадным успехом.
— Зря терпел, надоть было сразу пугнуть, а то Кивляк решил, что опасаемся — слишком тихонько сидим, — рассуждал дед.
Витольд сходил на опушку, к окопам. Там сидели, закутавшись в драное, замызганное тряпье, Зенон и Анатоль, огня им разводить не разрешалось, они сопливо сопели и покашливали, но пост оставлять не думали.
— Скоро сменим, — пообещал им Витольд.
Мглистая, неподвижная сыро-морозная пелена отделяла бор от шеренг невысоких снежных холмиков — следов вески. И никакого движения, только два кривых дыма — Стрельчик и Оксана Лавриновна в разных концах картины.
Михась и его бригада явились в лагерь так тихо, что сразу стало понятно — сходили впустую.
— Захар сказал, что ничего не даст, самому жрать нечего.
Было тихо, мрак сгущался, костер догорающий потрескивал все бессильнее.
— Не испугались они нас, — подтвердил Гордиевский и высморкался в сторону.
Копытко переложил парабеллум из одного кармана в другой, он был готов открыть военные действия против предателя Захара, да вот не позволили.
Все ждали, что скажет Витольд: разбегаться, что ли?
Он молчал, призакрыв глаза, — было о чем поразмыслить.
Тараса, внимательно глядевшего на брата, тронула за рукав старуха Ершиха (один глаз бельмастый, а другой хоть и смотрит, а видит ли?).
— Чего тебе? — насупился Тарас.
Бабка, шамкая лишними губами, объяснила: есть она хочет.
— Так тебе ж…
Да, должна была, как всегда, ей, лежачей (так было заведено приказом Витольда), принести тепленькой кашки девка Янинка, да не принесла, никого не дозовешься, сама решила до котла сползать.
Витольд открыл глаза и поглядел на старуху. Она кивнула — «да, голодую, дочка твоя обнесла меня, бедну».
Витольд резко встал.
— Ясь, — позвал он племянника, сидевшего на пятках спиной к печке, на которой грелся уже почти вычерпанный до дна котел.
Мальчишка анемично выпрямился, но в глазах его было довольно готовности выполнять приказы, какие поступят. Велено было найти Янину.
Немедленно!
Распоряжаясь решительно и размашисто, Витольд в глубине души уже знал — бесполезно!
Станислава не видала ее, Гражина не видала ее весь сегодняшний день.
Обрыскали лагерь, окрестности, где могла она оказаться по делам, — нигде.
Ушла!
Станислава ходила по лагерю, брезгливо сплевывая семечковую шелуху последнего гнилого подсолнуха, как будто исчезновение сестры сочла выпадом против себя лично. Гражина сидела на нарах, прижав, по обыкновению, узкие черные ладони к шершавым щекам: что будет?
Дед Сашка всем видом показывал: а я знал, я вам даже намекал, только вы почему-то меня не слушали.
Копытко решил почему-то, что после этих событий Витольд оставит свою страусиную тактику и рванет в немедленный бой с оккупантами. Все равно — еды нет, даже дочь сбежала.
Про неудачные переговоры с Кивляком Витольд не высказался, что всех удивило и разозлило. До бегства Янины особого дела никому не было. Чудно, да, но разбирайтесь сами. А вот остаться без муки… Мужики разошлись по своим норам недовольные.
Витольд уединился с Тарасом, Михасем, Зеноном и Анатолем.
— Она во Дворце, — сказал Витольд, не глядя на родичей.
Они отмалчивались — сомневались в словах старшего, что для них непривычно, поэтому не спешили возражать. Тем более что своих версий ни у кого не было. Непонятная история. Девка рванула в пущу, одна, в пальтишке — чепуха просто!
— Вы, — он поднял глаза на племянников, — пойдете с Михасем.
Тарас запыхтел несогласием.
— Что? — спросил, не глядя в его сторону, Витольд.
Старший брат стал косноязычно объяснять, что дело такое, в общем, совсем темное: там ли Янка или не там — знать нельзя.
— Там, — сказал Витольд таким тоном, что если бы дочка и бежала сейчас в какую-то другую сторону по темному лесу, должна была бы повернуть к госпиталю.
Пыхтение Тараса, однако, не сникло, а сделалось даже недовольнее:
— Однако же посуди: наши молодяки могут ахнуться на этом деле!
— Будут беречься.
— А Гапан?
— Гапан не тронет, даже если до него дойдет.
— А если…
— Сам знаешь, до Дворца нет никаких немецких постов.
— А во Дворце?
— Там стройка, куча народу толчется. Присмотрятся со стороны, Сивенков спрячет, они свяжут свою сестру, сунут ей тряпку в рот, засадят в мешок — и домой.
— После Кивляка и Сивенков может заогрызаться. Жалко мне хлопцев, погорят. Пошли комсомольца с Долженковым — чего они зря хлеб жрут?
— Это семейное дело!
Тарас шумно выдохнул, словно стараясь сдуть с брата охватившее его наваждение. Не сказать что он руку бы дал на отсечение — Янины во Дворце нет. Такая может кинуться топиться скорей. Молчала-молчала, отводила всем глаза, а сама думала свой план. При таком характере могут быть и дикие такие поступки, но все же посылать трех хлопцев, среди которых двое родных сынков, на такое сомнительное задание казалось ему неразумством.
Без всякой радости и изображения уверенности в успехе предприятия Михась с двоюродными братьями Анатолем и Зеноном и без единого обреза (возьмут с оружием — расстрел) пошли решать «семейное дело». Он был насуплен: чуть что — Михась да Михась! Лучше бы в плену сидел.
Копытко ездил квадратной челюстью справа налево, дед Сашка смеялся в нос, все прочие пребывали в сомнениях. И девку не добудут, и сами сгинут. Копытко, не скрываясь, формулировал: тут война не ради чьей-то жизни, пусть и родной, а ради всей великой страны, ради справедливой народной идеи, против антинародной коричневой заразы, а он, Порхневич, слишком суетится по столь узкосемейному поводу и тратит свои малые силы зазря. Несообразно.
