Моник сморщила носик, переводя взгляд на свой блокнот, открывая на чистом листе и что-то черкая там.
– Авария, – ответила она. – Неудачно вышло. Я немного выпила. – она вскидывает голову, глядя на меня своими большими почти черными глазами. – Но я не алкоголичка. Я посещаю психолога, это обязательная процедура, чтобы полиция не начала дело. Мои права отняли. И я тоже не в том состоянии, чтобы танцевать с парнями в клубах.
– Не хочешь спросить, что со мной случилось? – интересуюсь я ее, решив не развивать тему, которая ей была явно неприятна.
– Йоу, парень, ты каскадер, – она смеется заразительно и легко. – Вся больница обсуждает твои татуировки, Джимми Броуди, и твой член.
Поперхнувшись, я прочищаю горло.
– Что, прости?
– Ну, его член тоже обсуждают. Но вживую видели-то только твой, – Моник совершенно не смущена темой беседы. В ней есть что-то от Мейна.
– Ты хочешь об этом поговорить? – иронично интересуюсь я.
– Я бы предпочла увидеть, чтобы убедится, что слухи не врут.
– Ты сейчас шутишь? – уточнил я на всякий случай.
– Нет, но я не стану делать этого сейчас.
– И почему же?
Лицо Моник стало серьезным.
– Я девственница. И первый секс у меня будет только с мужем.
Я снова потерял дар речи.
– Но мы говорили не о сексе. Или я что-то не понял?
– Я соглашусь посмотреть на то, что все обсуждают только, если ты на мне женишься. Но этого не случится, поэтому предлагаю стать добрыми друзьями и скрасить печальные дни в клинике.
– С тобой мне скучно точно не будет. Я весь в предвкушении. Даже про костыли забыл, – улыбаюсь я. Моник светлеет, ее лицо розовеет от удовольствия.
– Есть предложения, как нам отметить начало великой дружбы?
– Как насчет кино?
– У меня нет ноутбука, – она пожала плечами. Я самодовольно ухмыльнулся.
– Значит, будем смотреть у меня.
Но как выяснилось, Моник совершенно не могла долго сосредотачивать внимание на чем-то одном. Первые полчаса она смотрела, потом начинала ерзать, болтать, шататься на ходунках по комнате и лазать по моим вещам. Удивительно. Но меня это не раздражало. Напротив, ее нервная энергия и привлекла меня. Хаос – вот, что она внесла в мою размеренную больничным распорядком жизнь. Глоток свежего воздуха в тюрьме.
Мы стали встречаться каждый день, говорили часами, а если расходились по своим палатам, то все свободное время переписывались. Я не пытался к ней приставать, хотя находил ее привлекательной и сексуальной. Моник, как истинная француженка была миниатюрной, едва доходила до середины моей груди. Стройная, изящная, красивая. Она любила красные платья, которых у нее было бесконечное множество. Мы часто находились вдвоем, могли позволить себе небольшой роман, но ее слова о девственности и замужестве меня почему-то тормозили. Я не поверил ей, но подсознание штука сложная и живет по своим законам.
– Почему тебя никто не навещает? – спросила меня Моник в один прекрасный вечер. После обязательных процедур, мы прогуливались перед сном. Я курил, она рисовала, как я курю. Было так просто. Так легко, пока она не задала этот вопрос.
– Моя семья далеко, – ровным голосом произнес я. Моник подняла на меня заинтересованный взгляд, захлопнув блокнот.
– Ты сбежал из дома? – спросила она, как-то сразу попав в цель.
– С чего ты взяла?
– Блеск в глазах… когда я спросила. И то, как ты ведешь себя. Я сразу поняла, что ты такой же, как я, – она положила руку на мой локоть. – Ты никому ничего не должен, Марк. Не чувствуй себя виноватым.
– А что насчет тебя? Почему ты сбежала?
– Мои родители погибли, а дядя по папиной линии, став моим опекуном, начал грязно меня домогаться. Мне было уже семнадцать. Взрослая девочка, – Моник слегка сжала пальцы. – Ему сорок, и он отвратительный. Я не могла оставаться в том доме. Пришлось сбежать. Здесь он меня бы никогда не нашел.
– И давно ты в Вегасе? – поинтересовался я, в надежде вычислить ее возраст.
– Четыре года. Я работаю на улице, пишу портреты, карикатуры. Неплохо получается, кстати. Туристы иногда очень щедрые попадаются.
– Не боишься? Красивая молодая девушка одна на улицах города грехов.
– Ангелов, Марк, – рассмеялась она. – И это им стоит меня бояться.
Она забавная. Хотя ее чувство юмора носит специфический характер, мне с ней весело. Я забываю о своих проблемах, слушая ее выдуманные истории и бесконечные рассказы о Моне и Пикассо, и о бездарном отвратительном Энди Уорхоле, чья слава не давала Моник покоя, потому что она могла часами говорить о его ужасных работах. Когда я засыпал, Моник накрывала меня пледом и рисовала спящим, потом уходила, оставляя рисунок на тумбочке с отпечатком своих губ.
Меня выписали первым. И, наверное, если бы не Моник, время, что я провел в клинике, показалось бы вечностью. Семь месяцев. Я опередил график на полгода почти. Мы прощались в стенах клиники. Моник не вышла меня провожать до ворот, но она была очень торжественна и прекрасна. У меня сохранился номер ее телефона и все контакты. И я не сомневался, что при желании мы без труда найдем друг друга.
Выйдя за ворота клиники, я вдруг остро осознал, что мне некуда возвращаться. У меня нет дома, нет друзей. Моя команда сейчас в Риме, а я в Вегасе.
Мейн позвонил мне, как только Джимми разболтал, что я вернулся. Роберт хотел взять меня в картину, но, увы, я не был еще физически готов приступать к работе. Мейн ожидал подобного поворота событий, поэтому предложил другой вариант. Он сдержал слово относительно сценария. И первые три дня после выписки я просидел в номере отеля, читая его наброски, которые Мейн написал для меня. Я не собирался играть в кино с «открытым забралом» … но было в герое что-то, цепляющее. Байкер, музыкант и наркоман, который всю жизнь ищет себя. Дебошир, гуляка, немного безумец, влюбленный в пианистку из семейки голубых кровей. Сплошная трагедия и трэш.
Наверное, миру понравился бы фильм. И я с удовольствием посмотрю его с другим актером в главной роли. Мне не хочется быть музой Мейна. Не хочется думать о том, почему он написал для меня именно такого героя, который в конце разбивается насмерть. Я не суеверен, просто хочу пройти мимо этой истории.
Я вспоминаю о Моник через пять дней. Да, это некрасиво. Но я редко совершаю красивые поступки. Вернувшись в реальность, я навестил многих знакомых, потом был увлечен сценарием, даже виделся с Джошем, который напомнил, что предупреждал меня о последствиях несерьезного отношения к профессии. Мы выпили вместе, и договорились о том, что он меня не уволит. Я рассказал, что Мейн написал для меня роль. Сам. Даже сценаристов не привлек. Рассказал о том, что я отказался. Джош полностью меня поддержал, считая, что Роберт оказывает разлагающее влияние не только на окружающих его людей, но и на тех, кто смотрит фильмы, которые он выпустил. Шизоидное кино. Так называл Каперски творчество Роберта Мейна. Да, в нем действительно что-то было от Альмодовара с его безумными сюжетами, от которых крыша едет даже у здоровых людей. Но Альмодовар – гений со странностями. А Мейн… Я даже не знаю, как его охарактеризовать. Его фильмы сложно забыть. Но вся их притягательность построена на отрицательных эмоциях. Человек так устроен, он запоминает плохие моменты куда лучше, чем хорошие. Особенно, если присутствует скрытый сексуальный подтекст, который является для Мейна болезненной темой.
