– Я же говорила, что ты останешься, – сказала Таня, когда увидела меня в понедельник утром.
– Это всего на неделю. Еще одну, – ответила я.
– Ну да, – хмыкнула Таня.
– Привет. – Игорь тоже улыбался мне.
– Ты тоже думаешь, что я здесь надолго? – спросила я.
– Не знаю, – ответил он.
Нас встретила другая воспитательница.
– А где Валентина Павловна? – спросила я у Игоря.
– Они по сменам работают. Сейчас смена Натальи Сергеевны.
Я опять весь день плакала, потому что все воспитательницы не могут быть такими хорошими. Я впервые увидела настоящий кукольный театр, который нам показывала Наталья Сергеевна. В ее руках куклы оживали, танцевали, смеялись и плакали. Она разрешила мне рассмотреть всех кукол, надеть их на руку, попробовать ими управлять. Да, я могла двигать руками и головами кукол, но так, как у Натальи Сергеевны, у меня не получалось.
Тетя Света испекла для нас ватрушки. Я никогда в жизни не ела ватрушек и опять заплакала, настолько они оказались вкусными.
– Господи, ну что с тобой делать? Опять ты плачешь! – ахнула тетя Света. – Сейчас-то из-за чего?
– Из-за ватрушек, – призналась я. – Никогда таких вкусных не ела.
Мне казалось, что лучше белья и колготок ничего не бывает. Оказалось, бывает. Много чего еще. Под конец недели я хотела попросить маму оставить меня на пятидневке навсегда. И полностью согласилась с Таниными словами, что дома хуже, чем на пятидневке. Мне не хотелось домой, и я мечтала, чтобы пятница не наступала так быстро.
Мама забрала меня не раньше, чем положено, а ровно в семь часов.
– Ну как ты? – спросила она.
– Нормально, – ответила я.
Мама замолчала. Дома мы поужинали сосисками с макаронами. Я проверила шкаф – все мамины вещи оказались на своих местах. Значит, она опять никуда не уезжала. А еще я нашла носки, валявшиеся в шкафу внизу. Мама носков не носила, тем более такого большого размера. Я посмотрела на полках и нашла шарф, мужской, которого у нас, естественно, никогда не было. Так я поняла, что у мамы может появиться новый муж, а у меня – отчим. И новые дети. Наверное, мне стоило заплакать, спросить у мамы, почему она меня сдала на пятидневку, и выяснить, появятся ли у нее новые дети. Но мне вдруг стало все равно. Абсолютно. Я аккуратно сложила шарф и мужские носки и забросила их на верхнюю полку. Маме ничего не сказала.
Когда мама сказала, что я еще пару недель побуду на пятидневке – у нее много работы, она задерживается допоздна и не успевает меня забрать, я промолчала. Знала, что услышу эти слова.
На пятидневке я пробыла два месяца и готова была остаться там и дольше. Мы с мамой больше не обсуждали, когда я перейду в свою старую группу. Утром в понедельник мама вела меня по другой дороге, так что я понимала – еще одна неделя на пятидневке. И когда в один из понедельников мама повела меня по старой дороге, я остановилась.
– Я иду в старую группу? – спросила я.
– Да, – ответила мама.
– Ты больше не уезжаешь?
– Нет.
– Ты меня заберешь сегодня вечером?
– Да.
Мама действительно вела себя немного странно все выходные. Она без конца кому-то звонила, закрывшись в комнате, и плакала.
Я не успела подготовиться и подумать о том, как зайду в свою старую группу. Мама не дала мне возможности даже попрощаться с Игорем, Таней и воспитательницами. Я не успела подумать о том, что мой отчим вроде как отменяется.
В старой группе, казалось, ничего не изменилось. Мой шкафчик пустовал. Из игровой комнаты доносился вопль Елены Ивановны.
– Тебе что, особое приглашение требуется? – крикнула она мне, когда я зашла в группу. – Снимай быстро колготки!
Елена Ивановна считала себя прогрессивной воспитательницей и пробовала на нас популярные методики закаливания и профилактики плоскостопия. Так что я застала самый разгар процедуры. Мы раздевались до трусов. По периметру комнаты была рассыпана гречка – требовалось пройти всю комнату по гречневой дорожке. В конце нас ждал таз с ледяной водой. Каждый ребенок вставал в таз, стоял двадцать секунд и только после этого мог выйти. Елена Ивановна следила за тем, чтобы никто не ступал мимо гречки, и по секундомеру засекала – в тазу стоять ровно двадцать секунд. Елена Ивановна регулярно пробовала рукой воду и подливала ледяной, если считала, что она недостаточно холодная.
Я шла по гречке и пыталась разглядеть, кто сегодня в группе. Стасика я не увидела. Мне стало больно – не от гречки, а от того, что я не встретила друга, которому хотела все рассказать. Так много, что не знала, с чего начать. Первой меня увидела Ленка.
– Ретуза вернулась, Ретуза вернулась! – заорала она.
Все, кто шел по гречке, остановились как вкопанные.
– Идем! Идем! – кричала Елена Ивановна, но никто не двигался. Все уставились на меня.
Это по-настоящему страшно, когда на тебя смотрят двадцать человек. Как будто ты свалилась с другой планеты или болеешь смертельной болезнью и можешь всех заразить. Я из последних сил старалась не заплакать. И решила, что вечером попрошу маму вернуть меня на пятидневку. Ведь ей без меня лучше. Пусть заводит себе нового мужа, пусть что хочет делает. Но я не представляла, как проведу день в своей старой группе. С Еленой Ивановной, которая возвышалась надо мной и орала как резаная. А я в это время стояла в тазу с ледяной водой и не могла пошевелиться. Елена Ивановна кричала, чтобы я вышла из таза, но я не понимала, чего от меня хотят. Наконец она вытолкнула меня из таза. Помню, что меня трясло. Не от холода. От страха.
Не знаю, как бы дальше развивались события, если бы в группе не появилась тетя Света с завтраком.
– Опять над детьми издеваешься? – хмыкнула повариха, раскладывая по тарелкам кашу.
– Тебе какое дело? Где Люська? – Елене Ивановне пришлось перестать орать.
– Вчера на свидание ходила. Видимо, удачно, раз с утра не явилась, – ответила тетя Света.
– Так, быстро все одеваемся и за стол! – проорала Елена Ивановна.
– Ленка, не вопи так! У меня от тебя голова раскалывается, – сказала тетя Света.
Елена Ивановна замолчала. А я удивилась – неужели наша воспитательница боится поварихи? Неужели есть человек, который может заставить замолчать Елену Иванову?
– О, здрасте-мордасте! – Повариха увидела меня. – Ты опять здесь? Вернули? Ну и хорошо. Давай помогай мне. Тебя не надо учить, что делать.
Я бросилась расставлять тарелки.
– Эй, ребенок, ты что? Оденься сначала! – рассмеялась тетя Света.
Мне сразу стало спокойнее. Когда тетя Света называла меня так, я действительно чувствовала себя ребенком. Так нежно никто меня не называл. Но вдруг я подумала, что тетя Света просто забыла, как меня зовут, поэтому называет «ребенок». И мне опять стало горько.
