У меня появился собственный ключ от сторожки. Люська с тетей Светой там все вымыли, перестирали и даже поставили новый обогреватель. Люська хоть и ругалась, выполняла работу тети Розы. Отсутствия сторожихи никто не заметил. А если и заметил, то промолчал.
Наконец тетя Роза вышла из больницы. Я зашла в сторожку, чтобы выпустить Филю на прогулку, и увидела там тетю Розу, тетю Свету и Люську. И заведующую. Я испугалась и решила сбежать.
– Ну, куда ты? Только тебя и ждем! Прикормыш ты наш! – воскликнула тетя Света. – Смотри, какой я пирог испекла!
– Спасибо тебе, детка! Иди сюда. – Тетя Роза заплакала. Я подошла. Она меня обняла, но одной рукой. Вторая висела плетью и не двигалась.
– Что у вас с рукой? – спросила я.
– Ничего. Надо разрабатывать. Лопатой поорудую и разойдусь, – улыбнулась тетя Роза.
Она говорила немного медленнее, чем раньше, но с виду казалась прежней. Если бы не рука.
– Вот – думала, залечат, а вылечили, – улыбнулась сторожиха.
– Да куда ж ты от нас денешься! – воскликнула тетя Света. – Тебе еще работать и работать!
Мы ели пирог тети Светы и пили чай. Заведующая обнимала тетю Розу, и я догадалась, что они давно знакомы, и заведующая тоже знала про болезнь сторожихи. И тоже держала слово – никому не рассказывала. Мы с Филей объелись пирога так, что дышать не могли. Филя даже лег на свое место и захрапел. Он очень смешно храпел. Все смеялись.
– Тебя дома-то не потеряют? – ахнула тетя Света.
– Нет, – ответила я.
Все вдруг замолчали. Даже Люська. Тетя Роза меня обняла.
– Иди домой. Осторожнее, – велела она.
Я послушно встала и пошла домой.
– Дал же бог кому-то такую девочку, а она не нужна оказалась, – услышала я за спиной. Говорила тетя Света.
На следующий день тетя Роза привычно орудовала лопатой, разгребая дорожки. Все было как раньше. Зинаида Петровна объявила про утренник. На главную роль претендовали Лена Синицына, Света Иванова и – неожиданно – Юля Козлова.
Эта девочка никогда не числилась в списках любимчиков. Даже при Елене Ивановне. У нее был диатез – корки и язвы покрывали руки, как перчатки. Когда Юля волновалась, она расчесывала запястья до крови. Мама надевала ей на руки варежки, чтобы она не расчесывала болячки, и Юля сидела в группе в варежках. Не могла ни рисовать, ни вырезать аппликации. Очень часто Юля плакала – руки нестерпимо чесались. Мне становилось ее жалко. Стасик не испытывал к Юле каких-то особых чувств, но именно он придумал способ облегчить ее страдания. Мне кажется, ему просто было интересно найти необычный способ чесания. Стасик дал Юле пластмассовый нож для резки пластилина. Показал, как сбоку пропихивать под варежку. После этого Юля не так часто плакала. А потом Зинаида Петровна нашла в ее кармане пластмассовый нож и отобрала, после чего стала еще туже привязывать ей варежки к запястьям. Юля опять часто плакала – руки не просто чесались, а еще и болели. Зинаида Петровна привязывала варежки так старательно, что на Юлиных запястьях оставались следы от резинки. И вдруг Зинаида Петровна объявила, что на главную роль также претендует Юля Кузнецова, при условии, что выучит слова и будет громко говорить.
Я подсела к Юле – уж очень несчастной она выглядела.
– Я не хочу главную роль, – призналась она.
– Почему тебя вдруг назначили, если ты не хочешь? – удивилась я.
– Принесешь конфету, расскажу, – ответила Юля.
Все знали, что Юле нельзя конфеты. Как и сгущенку, шоколадки, вафли и сдобные булочки. Юля ведь была не просто толстой девочкой, а очень толстой, и диатез у нее начинался от любого мучного изделия.
– Юля, тебе нельзя, – сказала я. После болезни тети Розы мне хотелось одного, чтобы все были здоровы и не болели. Ведь когда заболеваешь по-настоящему, это страшно. Я поверила в рассказы тети Розы про смерти от разных болезней. Ведь она сама чуть не умерла! Я думала, что и Юля может умереть от диатеза.
– Ну и что? – спросила Юля. – Я хочу конфету. Если вы со мной дружите, принесите конфету.
– У меня нет, ты же знаешь.
– Ну как хочешь. А я могу сделать так, чтобы мою роль тебе отдали, – объявила Юля.
– Это как?
– Принесешь конфету, скажу, – ответила Юля.
Тогда я поняла, что даже страдающие девочки могут быть злыми. И те, кого ты жалеешь, бывают очень противными на самом деле. Я убеждала себя в том, что Юля просто не понимает, что заболеть бывает очень страшно. Она не видела болтающейся как плеть руки тети Розы. Не видела, как тетя Света плачет, переливая свой лечебный бульон в банку, чтобы отвезти тете Розе в больницу. Она не видела, как Люська, ругаясь, чистит дорожки, что делать совсем не обязана. Но она каждый день чистила дорожки, потому что «не сволочь», как сказала повариха.
– Мне не нужна роль. А тебе нельзя сладкое, – ответила я.
– Ну и пусть нельзя! – Юля вдруг заплакала, но не так, как обычно, когда сидела в варежках. Она заплакала по-настоящему, очень горько. – Мне никогда ничего нельзя, а лучше все равно не становится. Я не могу больше терпеть. Я старалась, но не хочу. Надоело. Все надоело. И лечение, и эти дурацкие варежки. Я хочу конфету. Обычную, шоколадную. Всего одну. Пусть со мной потом будет что угодно, мне все равно. Ты бы побыла на моем месте, тоже бы стала злая. Мама говорит, надо потерпеть, и все пройдет. А ничего не проходит! Ненавижу эти мази, которыми меня мажут. Все ненавижу. Руки свои ненавижу. Лучше бы их уже отрезали! Врачи тоже не знают, чем меня лечить. Только твердят, что нельзя сладкое. Пожалуйста, мне так хочется, всего одну конфетку, хоть кусочек шоколадки, хоть одну-единственную карамельку. Мне больно. Все время. Руки чешутся. Я уже не могу терпеть. Мама совсем с ума сошла. Она меня к какой-то бабке возила, и та отвар сделала. Каждый день я должна этот отвар пить. А он воняет так, что меня рвать начинает. И горький ужасно. Я делаю глоток, меня рвет. Мама ждет, когда приступ пройдет, и заставляет сделать еще глоток. Еще и рот мне зажимает, чтобы не вырвало. Хуже, чем Елена Ивановна, когда Стасику вареный лук впихивала. У тебя было так, что хочется чего-то до одури, так что только об этом и думаешь? С утра до ночи. И даже ночью снится, что я ем конфету или торт.
– Было. Я так есть иногда хотела, что у меня голова кружилась и живот болел, – призналась я.
– Я так же хочу конфету. Понимаешь?
– Нет, не понимаю. Я есть хотела. Мне было все равно что. Суп, котлету, хоть кусок хлеба.
– Не думай, что я совсем плохая, ладно?
Юля плакала так горько, что я сама чуть не заплакала от отчаяния и бессилия. Я ведь и вправду не представляла себе, что она переживает каждый день и как мучается. И решила, что достану Юле конфету во что бы то ни стало. Но у меня действительно дома никогда конфет не бывало, никаких. Мама считала, что от сладкого портятся зубы, особенно от карамелек. Да и я к сладкому относилась спокойно, больше любила выпечку – пирожки, слойки. То, что посытнее. Иногда мама приносила мне шоколадку, но и к шоколаду я не пристрастилась – гематоген казался в сто раз вкуснее.
