Я рассказала Стасику про Юлю, и он решил мне помочь. Точнее, не мне, а Юле. Наверное, он тоже ее пожалел. Или понимал, насколько ей плохо. Те, кто пережил хоть какую-то боль, физическую или моральную, больше понимают в чужих желаниях, страхах и ощущениях. И способны на сострадание. Меня потрясло, что Юля готова была отрезать себе руки, чтобы не мучиться. Стасику я тоже про это рассказала. Он просто кивнул и уже на следующий день принес из дома две конфеты – «Белочку» и «Мишку на Севере».
Он положил их перед Юлей, убедившись, что Зинаида Петровна не обращает на нас внимания. Юля пыталась развернуть обертку конфеты. Поскольку ее руки были примотаны к варежкам, она не могла справиться самостоятельно. И опять заплакала. Я развернула ей конфету и хотела положить ей в рот, но Юля меня остановила.
– Порежь, пожалуйста, на маленькие кусочки, – попросила она.
Я достала пластмассовый нож для пластилина и аккуратно разрезала одну конфету на маленькие кубики. Юля открыла рот, и я положила ей на язык один кубик. Она даже закрыла глаза от удовольствия, пока жевала.
– Ты больше не хочешь? – спросила я.
– Хочу. Но давай ты их спрячешь. Я буду каждый день есть по кусочку. Мне не станет хуже. Никто не догадается.
– Куда спрятать? – опешила я.
– Положи в коробку с конструктором. В него все равно никто не играет.
Я завернула конфету в обертку и спрятала в коробку. Юля впервые за долгое время, казалось, была счастлива. Я даже ею залюбовалась. Неужели можно испытывать такое удовольствие от крошечного кусочка конфеты? Юля улыбалась как дурочка. Как сумасшедшая. Кстати, сумасшедших я раньше не видела, но почему-то знала, что так, как Юля, могут улыбаться только те, кто совсем ку-ку на голову.
Но уже на следующий день все изменилось. Юля потребовала достать конфету и дать ей два кусочка. Я положила ей в рот сладость.
– А ты помнишь, что обещала? – спросила я осторожно. – Рассказать, как ты главную роль можешь получить.
– Моя мама попросила Зинаиду Петровну, – ответила Юля, жуя второй кусок конфеты. – Мама сказала, что хочет запомнить, какая я была до больницы. И пока я вроде бы нормальная. Врачи говорили, что дальше хуже будет. В смысле, со мной хуже. Естественно, воспитательница согласилась. Ахала и охала. Она, наверное, подумала, что я умру. Да ей вообще наплевать, кто роль получит. Просто моя мама первая попросила и надавила на жалость. Она это умеет. Давно. Так мою болезнь выставляет, что ее все жалеют. Мама даже рада, что я руки расчесываю. Потом всем об этом рассказывает. Маме нравится, что ее считают героиней. И нравится, когда жалеют. А мне противно. Ненавижу, когда она начинает рассказывать про то, какая я больная и несчастная. Она будет рада, если я умру. Тогда ее вообще все жалеть начнут. Мама будет ходить счастливая и наслаждаться своим горем.
– Почему ты сказала, что знаешь способ, как мне роль отдать? – спросила я, не в силах переварить то, что рассказала Юля про свою маму.
– Обманула. Ну, сначала я правда хотела попросить маму, чтобы она попросила Зинаиду Петровну. А сейчас не хочу.
– А я поверила, что тебе плохо, – сказала я, – думала, это твое вроде как последнее желание.
– Ну да. Ты оказалась еще большей дурой, чем я о тебе думала. И Стасик твой чокнутый. Вы прямо парочка. Я думала, ты достанешь мне конфету, если я попрошу роль тебе отдать. А ты, оказывается, добренькая у нас. Я же не знала, что тебе жалко меня станет. И Стасик твой тоже начнет меня жалеть. Мне главная роль не нужна, но за тебя я точно не буду просить. Вот еще, делать нечего! И не такая я уж больная, как тебе рассказала. Это я специально. Мама так часто делает. Всякие ужасы про меня рассказывает и плачет. У меня вообще-то уже все заживает. Обманули дурака на четыре кулака!
Если честно, я не знала, как на это реагировать.
– Я конфеты выброшу или сама съем, – сказала я. – Тебе больше не дам. Сиди тут в варежках.
– Это мы еще посмотрим! – заявила Юля. – Тогда я расскажу Зинаиде Петровне, что ты уходишь со Стасиком за веранду и неизвестно, что вы там делаете!
– Мы ничего такого не делаем! Просто разговариваем!
– Ага, это ты воспитательнице потом объясняй. А еще я скажу, что вы со Стасиком сбегаете во время прогулки на пятидневку и всякие гадости про Зинаиду Петровну говорите.
– Мы ничего такого не говорим. – Я впала в ступор, не зная, чего еще ждать от Юли.
– Ну и что? Кому поверят? Мне или вам? Двум чокнутым, которых только и мечтают из группы выгнать? Или мне – больной, несчастной девочке, которая все время плачет?
– Я все равно не дам тебе конфету. Говори что хочешь. – Я решила не поддаваться на шантаж.
– Думаешь, тебя повариха защитит? А я маме расскажу, что ты на кухню бегаешь и лишнюю еду ешь. А еще расскажу, что ты к сторожихе ходишь и с собакой играешь. А у собаки блохи и бешенство.
– У Фили нет блох. И он не бешеный. – Я готова была заорать, ударить Юлю и сдерживалась из последних сил. Я и предположить не могла, что она не только на меня наговорит, но и на тетю Розу и Филю.
– А вот приедут с проверкой и будут разбираться. И твоего Филю на живодерню отправят! – Юля радостно рассмеялась.
– Ты… ты… хуже всех. Хуже, чем Елена Ивановна и Зинаида Петровна. – Я все-таки заплакала. С такой подлостью я еще не сталкивалась и оказалась не готова к тому, что ударить может не только по мне, но и по близким людям. И даже по Филе, который совсем ни при чем.
– Я же говорю, что ты дура, – спокойно сказала Юля.
Я не знала, как поступить. Боялась не за себя, а за Филю, Стасика, тетю Свету, тетю Розу, воспитательниц с пятидневки. Юля могла сделать то, что обещала, в чем я успела убедиться. Ей было наплевать на других. Волновали только ее желания, сводившиеся к конфетам. Я решила сдаться, чтобы не навредить остальным. И я лучше Юли знала, что Зинаида Петровна поверит ей, а не нам со Стасиком. Да, тетя Света могла меня защитить, но и моя вина очевидна. Ведь это я давала Юле конфеты, которые принес Стасик. Так что Юля вполне могла пожаловаться, что я насильно ее накормила сладким. Ведь она все время сидела в варежках и не имела возможности нарезать конфеты на квадратики и спрятать их в коробку. Так что по всему выходило, что именно я – главная преступница.
– Хорошо, я дам тебе конфету.
– Ага. А когда эти две закончатся, принесешь еще. Только не конфету, а шоколадку, – обрадовалась Юля.
– Где я тебе найду шоколадку? – У меня даже дыхание перехватило. Ладно еще – конфеты. Но шоколадка – это не какая-то карамелька.
– Ну уж придумаешь что-нибудь. Или твой умный дружок поможет, – хмыкнула Юля, довольная тем, что ее шантаж удался.
Я скормила ей две конфеты и все думала, как найти выход из положения. Стасик если и заметил мое состояние, то виду не подал.
В один из вечеров, когда я даже чай пить не могла от волнения и ужаса, что мне решительно негде достать для Юли шоколадку, дядя Коля вдруг принес мне плитку. Я так радовалась угощению, чуть не прыгала на месте, что даже мама удивилась. Дядя Коля обрадовался и пообещал принести еще, раз уж я, оказывается, такая сластена. Он еще приговаривал: «Какая хорошая девочка. Радуется шоколадке, будто я ей куклу немецкую принес». Мама улыбалась и кивала – да, ее дочь умеет радоваться малому, она меня так воспитала.
