– Если у тебя почти все прошло, значит, ты не попадешь в больницу?
– Не знаю. Врачи сказали маме, что со мной можно подождать. Но она уже «настроилась», как она говорила. Папа, пока меня обследовали, почти каждый день приходил и приносил мне игрушки. Мама ему ужин готовила, наряжалась, ждала. Мы в кино ходили все вместе. И мороженое ели. Мне мороженое разрешали. Представляешь? Мама все время смеялась, как дурочка. Будто ей пять лет.
– Ты, наверное, рада?
– Нет. Чему радоваться? Мама совсем глупая стала. Она не понимает, что папа ни ее, ни меня больше не любит. Он нас еле терпит и хочет поскорее сбежать. Мы ему не нужны, только мешаем. А мама в него вцепилась и не отпускает. Она на что-то еще надеется. И меня подговаривает, чтобы я папе позвонила и попросила приехать. Если мама звонит, папа не всегда приезжает, а если я звоню, то всегда. Папа знает, что меня мама подговаривает, но ничего не говорит.
– А зачем ты звонишь?
– Не знаю. Мне все равно. Мама не любит папу, но хочет с ним жить. Папа не любит маму, но делает вид, что все хорошо, и дает ей надежду. Когда они вдвоем, я им вообще не нужна. Я к бабушке хочу. Но мама меня не отпускает. Говорит, бабушка на меня плохо влияет. Поэтому они так сильно поругались, что вообще не разговаривают. Лучше бы не папа, а бабушка ко мне приезжала. Она думает, что папа к маме не вернется, даже если я в больнице окажусь. Но и она меня бросила, получается. Если я ей звоню, она не берет трубку. Думает, это мама ей звонит. Бабушка не хочет с мамой общаться, и я ей тоже стала не нужна. Я уже и сама мечтаю попасть в больницу. Жаль, что не получилось.
– А вдруг там тебе будет плохо или больно? – спросила я.
– Ну и что? Я привыкла. Вообще не хочу домой возвращаться. Лучше бы подольше в больнице полежать. Я слышала, что некоторые дети на много месяцев остаются в больнице. Вот бы и мне так! Мне все надоели. И ты надоела. Отстань! Не мешай рисовать!
– Дядя Коля пропал, – сообщила я Юле, прежде чем уйти. – Он упал со стремянки в тот же день, когда ты сказала свое заклятие. Дрель из руки выскочила. Крови было много. Весь пол залит.
– Ну и хорошо. – Юля старательно рисовала очередную безрукую принцессу.
Если дальнейшая судьба дяди Коли меня вообще не волновала, то узнать, какая болезнь настигла Зинаиду Петровну, я хотела во что бы то ни стало. Все ответы нашлись на кухне. К моему присутствию там все так привыкли, что уже не замечали. Люська по страшному секрету рассказала тете Свете, что у Зинаиды Петровны был выкидыш и она не может пока вернуться на работу, потому что не может смотреть на детей.
– От кого? – спросила тетя Света.
– Какая разница?
– Большая. Зинка не была замужем, значит, для нее это лучший вариант.
Люська убежала плакать в туалет.
– Что такое выкидыш? – спросила я у Стасика, не сомневаясь в том, что у него есть ответ.
– Когда ребенок умирает в животе и не хочет рождаться.
– Откуда ты знаешь?
– У моей мамы так было. Когда она только начала жить с отчимом. А потом через год мой брат родился.
– Ты все еще не веришь, что проклятие Юли сбылось?
– Нет.
– А я верю. Не знаю почему, но верю.
Новая воспитательница для нашей группы никак не находилась, тетя Катя дремала на стульчике, и мы все ходили на цыпочках. Особенно после случая с Митей Милославским и Надей Кузнецовой.
Митя болел, но не так сильно, как Юля Козлова. Мне даже стало казаться, что Елена Ивановна была права – в нашу группу будто специально набрали странных и больных детей. Нервных, чудных, с проблемами и заболеваниями на любой вкус.
Так вот, помимо Юли у нас был Митя. Я не знаю, как называлась его болезнь. Он тоже считался странным, но по-другому, не таким странным, как Стасик. Митя плохо говорил, не выговаривал «эр», «эл» и еще штук десять звуков не мог произнести. При этом он был умным и добрым. И очень радостным, что меня всегда поражало. Никто так не умел смеяться и восхищаться по пустякам, как Митя. В нем была… детскость. Он любил играть, бегать, прыгать, делать то, что положено детям. Он готов был поделиться любой игрушкой. И соглашался играть в дочки-матери, даже исполнять роль дочки. Ему нравились салки, догонялки, куличики, крепости из снега, снежинки из бумаги. Он искренне любил заниматься тем, что мы – все остальные дети – делали не по желанию, а по принуждению. Митю никто не считал дурачком, что обычно происходит с такими детьми. Наоборот. С ним всегда хотелось играть. Если он начинал смеяться, то так заразительно, что вся группа покатывалась от хохота. Митя заметно отличался от всех нас. И я ему, если честно, завидовала. Он многого не понимал или не хотел понимать. Обычный ребенок, не умеющий врать, притворяться, заискивать, предавать.
Митю водили на занятия с логопедом. Мы все говорили хорошо, поскольку такое умение позволяло выживать в детском саду, ведь никто из воспитателей не станет разбираться в невнятном лепете ребенка, чтобы понять, хочет он пить или в туалет. Мы не знали, кто такой логопед и что он делает с Митей. Всех детей, кто плохо говорил, отправляли в специальный садик. Не знаю, почему Митю у нас оставили.
Он однажды рассказал, что на занятиях ему массируют язык и залезают в рот разными приспособлениями. Конечно, я решила, что это очень похоже на стоматолога, и тут же начала Митю жалеть и опекать. Как и все в группе. Над ним никто не смел смеяться, когда он пытался рассказать стишок. Митя всегда улыбался. Но как-то виновато и нерешительно. Мы тоже улыбались, чтобы его подбодрить. Даже злобная Ленка никогда не задирала Митю. Елена Ивановна, когда видела Митину улыбку, становилась просто бешеной, сразу начинала орать:
– Что ты лыбишься все время? Разве не знаешь поговорку: смех без причины – признак дурачины? Хочешь в сад для дебилов? Скоро тебя переведут, не волнуйся!
Что такое сад для дебилов, мы точно не знали – никто из нас там не был. Да и на пятидневке оказалась только я и смогла вернуться. Но все понимали – ничего хорошего в том садике нет и быть не может, раз уж им грозит Елена Ивановна. Из сада для дебилов дети шли не в обычную школу, а в «лесную», о чем нам тоже рассказывала Елена Ивановна. Мне, если честно, нравилось название «лесная школа», и я не понимала, почему туда отправляют детей с различными отклонениями. В сад для дебилов, например, ушла Тома, еще из средней группы. У нее было косоглазие, она ходила в здоровенных очках, державшихся на голове с помощью бельевой резинки, и иногда одно стекло в очках ей заклеивали пластырем. Тома могла видеть только одним глазом. Но ее тоже никогда не дразнили. Она точно не была дебилкой, а очень даже умной. Умнее меня, Светки, Ленки и большинства девочек в группе. Но ее почему-то перевели, чтобы она не ходила в сад для «нормальных» детей. Митю хотели причислить к дебилам из-за того, что он правильно звуки не выговаривал. А Антона туда отправили только за то, что он слишком подвижный. Он все время бегал, даже в группе, спокойно ходить вообще не мог. Перескакивал через стулья, во все врезался, падал и снова бежал. А еще он не умел шагать. Ни на месте, ни строем. Каждое утро на гимнастике мы учились шагать в строю и поворачиваться налево-направо-кругом. Антон шагал левой рукой и левой же ногой или правой рукой и правой ногой. А на месте мог повернуться только кругом, да еще и с перекрутом. Он не понимал, как можно наполовину повернуться. Елена Ивановна чего только ни делала – и кричала, и била его по рукам и ногам, но Антон никак не мог научиться шагать и поворачиваться в нужную сторону. Он путал право и лево. За это его и перевели – Елена Ивановна настояла. Тому и Антона я, конечно, прекрасно помнила и жалела, что их больше нет в нашей группе. Но именно с Митей я не хотела расставаться. Он был удивительным, необычным. Если он замечал, что у кого-то на щеку упала ресница, то заставлял ее взять, загадать желание и сдунуть с ладони. Он верил, что улетевшая ресничка исполнит желание. И вместе с ним в это верили все мы. Митя считал, что божьи коровки улетают на небо, а цветки сирени – если найдешь пять лепестков – тоже исполнят желание или просто принесут счастье. Кто из нас в старшей группе верил в Деда Мороза? Никто. Кроме Мити. И мы не хотели, чтобы он знал правду, которую нам еще в средней группе рассказали – Дедов Морозов не существует. Как и бабок-ежек, снегурочек, домовых, леших и прочих персонажей. Только Митя верил в сказки. Наверное, нам повезло, что с нами в группе оставался такой странный мальчик. Он продлевал нам детство, которого мы лишались раньше положенного срока. Митя был нашим чудом. Если он находился рядом, то и мы чувствовали себя детьми.
