В зависимости от правил местной гильдии, которая была чем-то вроде профсоюза (обычно она носила имя святого Луки, покровителя художников), мастер мог иметь не больше какого-то числа подмастерьев и помощников. Их избыток плохо сказывался на качестве картин, потому что мастер не мог физически контролировать слишком большую мастерскую. Но художники часто обходили подобные правила. В какой-то момент у Рубенса было целых тридцать подмастерьев, в то время как по правилам Антверпенской гильдии следовало иметь не больше четырнадцати. Но Вазари писал только о мастерах, а команда, которая тоже работала над шедеврами, не попадала в его поле зрения. Художники и писатели периода романтизма додумывали истории Вазари, воображая себе одиноких, всеми покинутых меланхоличных гениев. Эти выдумки основывались на образах вроде мрачного Гераклита на переднем плане картины «Афинская школа» (в виде которого Рафаэль изобразил Микеланджело)
[72].
Более того, помощниками становились будущие мастера. Юный Вазари трудился помощником у целого ряда живописцев, включая Андреа дель Сарто, прежде чем стал выдающимся художником Италии. Самым известным учеником Рубенса был Антонис ван Дейк. Он прошел путь от работ, создаваемых за Рубенса, до собственных шедевров. Иногда ученики затмевали мастера. Мало кто слышал имя Джузеппе Чезари по прозванию Кавалер д’Арпино, в отличие от имени его знаменитого помощника Караваджо, который недолго рисовал детали в натюрмортах и архитектурные фоны для мастеровитых, но заурядных картин Чезари. И конечно, нельзя не вспомнить увековеченную Вазари знаменитую историю о «Крещении Христа» Верроккьо, для которого юный ученик мастера Леонардо нарисовал одну фигуру из группы. Ангел кисти Леонардо был настолько лучше всей остальной картины, что Верроккьо принял решение отойти от живописи и вернуться к скульптуре.
Учеников в возрасте от восьми лет брали по контракту. Они подписывали с мастером договор, по которому тот обязывался кормить их, обеспечивать крышей над головой и учить в обмен на труд вплоть до достижения ими определенного возраста, обычно шестнадцати или семнадцати лет. С этого момента обученный подмастерье мог остаться в мастерской или перейти к другому художнику на ставку. Или же он мог создать «шедевр», демонстрирующий всё, на что способен юный живописец. Эту работу отдавали на рассмотрение гильдии, и та решала, достаточно ли он умел, чтобы стать независимым мастером. Тогда он мог бы основать свою собственную мастерскую и сам брать заказы.
Хотя Вазари и уважал художественные достижения Андреа, у Микеланджело он приучился к тяжелой работе, так что мастерская Андреа его явно не впечатлила. Андреа был подкаблучником. Его прекрасная жена Лукреция позировала ему для многочисленных мадонн, но держала Андреа и его мастерскую под строгим контролем. Вазари позже напишет: «Но некоторая робость духа и какая-то неуверенность в себе и доверчивость его натуры не дали возможности проявиться в нем тому живому горению, тому порыву, которые, в сочетании с другими его способностями, сделали бы из него поистине божественного живописца»
[73].
Жизнь ученика означала долгие дни в тесных помещениях мастерской, с дюжиной таких же учеников и подмастерьев. То, что Андреа дель Сарто заказали работу, не означало, что мастер напишет всё сам. Чем больше заплатили (или чем более высокопоставленным был заказчик), тем больше в картине присутствовала рука мастера. Но чаще он просто придумывал композицию и следил за исполнением, лично рисовал руки и лица, что считалось самой сложной задачей. А фон, неживые предметы, архитектуру, ткани, мебель — всё это обычно рисовали ученики или подмастерья на контракте. (Рафаэль был исключением: в некоторых его поздних картинах совершенно очевидно, что он сам писал фон, а фигуры оставил подмастерьям, которым доверял, например Джулио Романо). Независимо от качества работы художника, его терпения или умения руководить атмосфера в мастерской могла быть легкой или тяжелой:
«Андреа оставил после себя бесчисленное множество учеников, однако далеко не все получили одинаковую выучку под его руководством, ибо оставались они у него кто мало, а кто и больше, но вовсе не по его вине, а по вине его жены, которая, ни с кем из них не считаясь и властно всеми ими распоряжаясь, держала их в черном теле»
[74].
Вазари был из тех художников, которые очень недолго могли мириться с Лукрецией. Вскорости его покровитель и одноклассник Ипполито организовал ему переход из мастерской дель Сарто в мастерскую к скульптору Баччо Бандинелли, фавориту Медичи. Близкий друг Вазари, ученик Андреа многообещающий Франческо Сальвиати перешел туда вместе с ним.
Глядя только на скульптуры Бандинелли, невозможно понять, почему в то время он пользовался успехом. Заказы ему приносило умение рисовать. Его подготовительные эскизы исключительны, они лучшие в своем роде. И всё же Вазари скоро стал презирать его. «Жизнеописание» Бандинелли наполнено такой злобой, что Вазари не решился опубликовать его в 1550 году, пока художник был еще жив. Ведь тот мог подать на него в суд за клевету или разыскать лично, с мечом в руке. В 1568 году, когда Бандинелли уже умер и был похоронен, Вазари наконец испустил весь тот яд, который держал в себе десятилетиями.
Бандинелли заслужил такую ненависть тем, что Вазари считал бесчестностью. Среди прочих проступков он обвиняет Баччо в том, что тот в 1512 году проник при помощи отмычки в палаццо Веккьо и разорвал на кусочки подготовительный картон «Битвы при Кашине» Микеланджело.
Но Вазари был не единственным современником Бандинелли, обвинявшим его в нечистоплотности. В своем письме Бальдассаре Турини (тосканский епископ, который управлял владениями Медичи в Риме) предупреждает кардинала Чибо, что «синьор Бандинелли»
«…понял, как иметь со всеми вами дело, так что он выжал из вас все деньги, которые только можно потратить на эти надгробия (надгробия пап Медичи в Римской церкви Санта-Мария-сопра-Минерва), и это позор, что ему заплатили 600 скуди за рельеф, который и за триста сделали бы намного лучше. Также ему заплатили 300 скуди за маленький рельеф, который и за 150 сделали бы лучше… Если бы Ваше Высокопреосвященство увидело всю его жадность и желание вытянуть побольше денег и то, какой шум он развел по поводу того, что делает эти фигуры и рельефы, неважно, плохие или хорошие, вы бы не поверили своим глазам. И это будет позором, если Ваше Высокопреосвященство позволит ему так с вами обращаться… (О)н настолько самоуверен и такой лжец, что заставит вас думать, как ему надо, все его слова — наглая ложь»
[75].
