На самом деле трое скульпторов использовали по меньшей мере семь кусков мрамора, хитро склеив их между собой. Но слова Плиния подстегнули художников Возрождения к тому, чтобы стараться вырезать скульптурные группы из цельного куска мрамора. Лаокоон был троянским жрецом, которого задушили божественные змеи, потому что он предостерегал горожан от того, чтобы затаскивать в город деревянного троянского коня. Вергилий в «Энеиде» вкладывает ему в уста всем известные слова: «Бойтесь данайцев, дары приносящих». Статуя потрясает своей реалистичностью. С невероятной тщательностью выполнена мускулатура Лаокоона и его сыновей, подростков, борющихся с душащими их змеями, пока одна из змей готовится укусить жреца в бок. Это застывший момент величайшего напряжения. Змеиная пасть раскрыта, на лице Лаокоона можно прочитать адреналиновое усилие, боль и отчаяние. Динамичность этой сцены радикальным образом отличалась от той атмосферы, которую старались передать скульпторы XVI века, — атмосферы покоя, созерцательности, равновесия и гармонии. Контрастом «Лаокоону» может послужить «Давид» Микеланджело. Давид неподвижен. Его вес перемещен на одну ногу (этот принцип называется «контраппосто»), праща свисает с плеча, а глаза устремлены на Голиафа, и очевидно, что он еще не скоро швырнет роковой камень.
«Лаокоон», как мы увидели в главе 15, изменил подход Микеланджело к искусству. Благодаря восторгу, который вызвала у него эта скульптурная группа, выставленная сейчас в Ватикане, она стала одним из самых важных произведений искусства в истории.
Вазари и Биндо Альтовити тоже разглядывали фрески виллы, находящейся по ту сторону реки. Стены ее были богато расписаны гротесками, созданными Рафаэлем и другими художниками для банкира Агостино Киджи. Богатством, властью и размахом покровительства Киджи превзошел всех своих современников. Богатство ему приносила международная финансовая сеть. Киджи умер в 1520 году, всего через пару дней после смерти Рафаэля. Вазари красноречиво распространяется о великом финансисте и его свободных отношениях с молодым художником. Конечно, никого из них он не знал. Когда они умерли, он был всего лишь девятилетним мальчиком из Ареццо. Биндо Альтовити, наоборот, знал и художника, и банкира и наверняка восхищался их столь несхожей гениальностью.
Как и Альтовити, Агостино Киджи тратил свои богатства на армию. Он стоял за сменой власти в своей родной Сиене, а также как минимум за одной военной экспедицией, которую предпринял его покровитель папа Юлий II. (Хотя Киджи финансировал папу, поэтому неизвестно еще, кто был чьим покровителем
[302].) Вскоре после того как Джорджо вернулся во Флоренцию в 1554 году, Козимо Медичи и Биндо Альтовити оказались по разные стороны фронта в войне за Флоренцию.
Но до того как начались эти разборки, уставший Вазари поехал домой в Ареццо. Он был зрелым мужчиной в районе сорока, успешным художником, знаменитым автором «Жизнеописаний». Но капризный папа отверг его, и у него, по сути, не оставалось ничего, кроме туманных обещаний герцога Флоренции. Граница между успехом и поражением была во времена Возрождения очень тонкой. Возможно, поэтому Вазари с таким чувством писал о талантливых художниках вроде Буффальмакко, так никогда и не получивших ни славы, ни безопасности, которых заслуживали.
21. Встряска во Флоренции
В 1553 году Козимо Медичи решил напасть на Сиену — последний независимый город Тосканы. Он знал, что ему не удастся достигнуть большего. Его влияние в Италии было ограничено присутствием серьезных политических сил: Папского государства, которое простиралось к югу от Рима и северу от Болоньи, Неаполитанского королевства, где правил вице-король, и республики Венеции, группы небольших городов-государств. Женитьба на дочери вице-короля Элеоноре Толедской позволила Козимо объединиться с Неаполем и Испанией, тем более что брак этот оказался невероятно успешным. Редкий союз, в котором была настоящая любовь и родилась почти дюжина отпрысков. Но истинным вершителем европейской политики по-прежнему, уже много десятилетий, был император Священной Римской империи Карл V. Поэтому к Карлу и обратился Козимо за поддержкой своих планов по завоеванию Сиены. И получил ее.
Тем временем Козимо усилил свои позиции и на домашнем фронте — практическими мерами и пропагандистской кампанией. И то, и другое предполагало долгосрочный эффект. В искусстве, литературе, музыке и на праздниках — всюду он представлял Флоренцию как уникальный и идеальный образец республиканского государства под монархическим правлением. Объединив разнообразные, запутанные флорентийские институты управления в единый аппарат, он сделал государство невероятно эффективным, тем временем сосредоточивая в своих руках всё больше власти.
Если Козимо Медичи в начале 1554 года собирался отправиться в путь за славой, то Джорджо Вазари как раз намеревался отказаться от своих амбиций. Четвертого января он писал во Флоренцию своему другу Боргини, давая волю противоречивым чувствам по поводу той ситуации, в которой он оказался:
«Узри же своего Джорджо, который вернулся из Рима, освободившись от задач папы Юлия III, закончив Монторио и виллу, и решившего наконец пожить как обычное человеческое существо
[303]. Прежде чем я навеки закрою глаза, я хочу побыть рядом со своей женой и матерью. А это вполне может случиться, если ты и твои друзья придумаете для меня проект во Флоренции… Я не хочу делать себе имя, зарабатывать деньги… но я хотел бы увидеть тебя, родную землю, многих своих друзей, и, поскольку у меня семья, всё это будет моим занятием»
[304].
Боргини, по всей видимости, подсуетился. Вскоре в Ареццо прибыло письмо, в котором Вазари предлагалась должность при дворе герцога Козимо с жалованьем в триста скуди. Это была впечатляющая сумма. Примерно тогда же скульпторы Бенвенуто Челлини и Баччо Бандинелли получали по двести скуди, блестящий живописец Аньоло Бронзино — сто пятьдесят, ландшафтный дизайнер Триболо (Никколо ди Рафаэлло ди Никколо деи Периколи) — сто сорок
[305]. Более высокое жалованье Вазари объяснялось тем, что он был способен работать и как архитектор, и как художник. То есть теоретически он мог и увековечить образ Козимо на портрете, и построить для него крепость
[306]. Это было воплощение мечты, которую вот уже двадцать лет лелеял Вазари, с тех пор как еще в юности захотел получить должность хранителя свинцовой печати, доставшуюся впоследствии Себастьяно дель Пьомбо. Жалованье было редчайшей роскошью во времена Возрождения, чем-то вроде пожизненного найма для современного университетского профессора, и за эту честь велась такая же напряженная борьба. Вазари предлагался не просто постоянный доход (к которому прибавлялись бы деньги с заказов), но и уважение и значимая роль в придворной жизни. Вазари воспользовался преимуществом странствий и избежал опасностей, которые грозили тому, кто был официально связан с Медичи, когда их положение стало сомнительным. Никто не мог предугадать, кому перейдет власть. Но позиция Козимо оказалась прочной, а приближающееся наступление на Сиену укрепляло ее еще больше. Вазари очень хотелось по-настоящему дружить с герцогом, так что для него это было лучшее время, чтобы стать высокооплачиваемым придворным художником.
