Путь по виа Фламиниа был непростым. Но поскольку Анкона принадлежала Папскому государству, она считалась довольно безопасной, не то что дороги между Римом и Неаполем или Римом и Южной Тосканой. Через шесть месяцев после поездки Вазари молодой неаполитанец Джордано Бруно был призван в Рим из Неаполя, чтобы там продемонстрировать чудеса памяти, благодаря которым он и стал известен папе Пию V. У него была редкая возможность ехать туда и обратно в карете. Но из этой поездки по Аппиевой дороге он запомнил главным образом количество трупов на обочине — жертв бандитов и малярии. Мрачная граница между Папским государством и Тосканой страдала от тех же напастей: малярии на побережье и бандитов глубже на материке. Завоевание Сиены герцогом Козимо помогло подавить разбойников, которые были местными — корсиканскими пиратами и тосканскими изгнанниками. Но этот регион и по сей день считается диким.
Менее знатные путешественники могли воспользоваться тавернами различного качества. Вазари, будучи известным художником и придворным, останавливался у своих покровителей. Среди них были кардинал Гамбара и аббат Сан-Пьетро в Перудже.
Английский путешественник Томас Корьят, приехавший в Италию в начале XVII века, обратил внимание на один предмет, который брали в дорогу итальянские путешественники:
«Также многие из них везут с собой другие еще более ценные вещи, которые стоят, наверное, целый дукат. Они называются зонтиками. Эта вещь отбрасывает тень, и под ней можно спрятаться от палящего солнца. Изготовлена она из кожи. По форме это что-то, напоминающее балдахин, но изнутри вставлены деревянные обручи, которые растягивают зонтик в широкую окружность. Используют его в основном всадники. Они держат зонтик во время езды, прикрепив конец рукоятки к бедру. И он дает такую тень, что солнце не опаляет верхнюю половину их туловища»
[328].
Зонтики были изобретением этрусков. Одновременно с ними их изобрели китайцы. Но и те, и другие использовали эти конструкции для защиты от солнца, а не от дождя. Итальянское слово ombrella происходит от латинского и означает «маленькая тень». Из-за дороговизны зонтики стали показателем социального статуса своих владельцев. Папу никогда не видели на улице без подобного балдахина над головой.
Тридцатого апреля Вазари был уже в Болонье. Он писал Боргини: «Сказать по правде, что чем больше я смотрю, тем больше убеждаюсь, что Флоренция больше всего уделила внимания нашему искусству. Здесь лучшие художники и лучшее качество картин, чем где-либо еще».
Компания Вазари путешествовала так, что привлекала внимание, где бы ни оказывалась. Люди ходили за ним в надежде на подаяние (по его словам, «как сумасшедшие»). На автопортрете тех времен Вазари изобразил на себе изящную золотую цепь с коралловым медальоном поверх темного платья. В руках у него не кисть, а архитектурный циркуль. Архитектура была не только самым сложным и дорогим из всех искусств, но и самым чистым. Краска оставляла пятна и попадала под ногти, а скульпторов с ног до головы покрывала мраморная пыль, которая могла вызывать проблемы с дыханием. Вазари был идеально чист, идеально одет и идеально собран. Издевательские замечания Бенвенуто Челлини о его нечистоплотности (например, о грязных длинных ногтях, которыми он чесал свои бесчисленные волдыри и всех, кто спал рядом) были бесконечно далеки от его нынешней жизни.
Из Модены Вазари двинулся в Парму, затем в Реджо, Пьяченцу, Павию и Милан. Во втором издании «Жизнеописаний» целый раздел посвящен новым художественным течениям на севере Италии, в районах Эмилии-Романьи и Ломбардии. Он набросал к нему такое вступление:
«В той части жизнеописаний, которую мы ныне составляем, будет произведен краткий обзор всех лучших и наиболее выдающихся живописцев, скульпторов и архитекторов, работавших в наше время в Ломбардии… не имея возможности изложить жизнеописание каждого из них в отдельности, я считал достаточным перечислить их работы, но я не решился бы за это взяться и высказать свое о них суждение, не увидев их сначала. А так как я в течение двадцати четырех лет, с 1542 года и до текущего 1566-го, не объезжал, как я это делал раньше, почти всей Италии и не осматривал ни упоминавшихся, ни других работ, число которых за это время сильно увеличилось, я решил, находясь почти у конечной цели труда своего, прежде чем я буду писать о них, увидеть их собственными глазами и дать им собственную оценку»
[329].
По большей части эту оценку подтверждало и то, что он писал Боргини: Флоренция и Рим в то время представляли собой настоящие центры искусства. Ломбардский художник Джироламо да Карпи, к примеру, жалел, что ранее не бывал в Риме, где мог бы изучить работы старых мастеров, Микеланджело и Рафаэля, а не Корреджо, мастера из Пармы, который обладал приятным мягким стилем, но не владел рисунком — disegno.
Однака настоящая проблема с ломбардцами была глубже. Они происходили от лангобардов, североевропейских завоевателей, пришедших в Италию в VII веке. Их отличали длинные бороды. (Латинское название longobardi указывает именно на эту примечательную черту. Даже ломбардские женщины связывали волосы под подбородком, чтобы они выглядели как бороды, и выходили на бой вместе с мужчинами.) Ломбардцы не были ни этрусками, ни римлянами, ни греками. Тосканцы считали их абсолютными варварами. А Вазари считал, что это видно по их искусству. Девятого мая он писал Боргини из Милана, описывая свои чувства по поводу того, что мы бы назвали готической архитектурой:
«Мы отправились в Павию, и я увидел все те вещи, которые делали готы. Я много посмотрел, но ничего не зарисовал, потому что не увидел ничего стоящего. В понедельник я был в картезианском монастыре в Павии. Великая, стоящая вещь, но сделанная человеком, который не владел disegno. В любом случае, они были усердными, прилагали много усилий и сделали много великого»
[330].
Картезианский монастырь в Павии действительно был «великой и стоящей вещью». Его огромный декорированный фасад впечатляет даже тех, кто равнодушен к готической архитектуре. Когда мы говорим сегодня о готике, то чаще представляем себе французские церкви, собор Парижской Богоматери или Шартрский собор, которые датируются тем же временем. Но готическая архитектура Италии формировалась в более солнечной местности. Не было нужды в гигантских окнах, которые ловили бы каждый солнечный луч. Руины римских древностей служили вечными образцами. У зданий вроде картезианского монастыря в Павии и великолепного собора Орвието нет взмывающих ввысь контрфорсов (каменных рук, которые поддерживают стены собора Парижской Богоматери). Кроме того, они облицованы белым, зеленым и розовым мрамором. Витражные окна и статуи имеются, но это связано с античным наследием. Иногда встречается мелкая мраморная мозаика с геометрическим орнаментом. Иногда, как в Орвието, скульптура выглядит очень похожей на классическую.
