На следующее утро Патрикеева пошла на поденную работу, а Федосова ко мне.
Вечером, в девять часов, обе женщины опять сошлись, но разговор у них не клеился.
— Что ты, Маша, сегодня скучная такая? О солдате своем, что ли, взгрустнула? — начала разговор Федосова.
— Пожалуй, что ты и угадала. Яша-то мой опять за старые дела принялся…
— Ну, об этом кручиниться нечего. Было бы дело-то прибыльное, а он видишь, какие тебе полусапожки в презент принес.
— Так-то оно так, а все опасливо. Я ему и сказала, как он мне недавно часы с цепочкой дал. Яша, говорю ему, опять ты за темные дела взялся, смотри, не миновать тебе Сибири!
— Ну, а он-то что на это сказал?
— Молчи, говорит, дура. И в Сибири люди живут.
— Молодец!.. Храбрый, значит!.. А знаешь, Маша, ты часы бы продала. У меня есть один знакомый на рынке, который тебе хорошую цену за них даст, — сказала Федосова, желая узнать, где находятся эти часы.
— Ах ты, Господи! Жаль, что я не знала этого раньше. Побоялась идти с ними на толкучий да и заложила их тут поблизости, у жида.
— А, это на Горсткиной улице. Закладывала и я там. Жид этот, прости Господи, что антихрист — за рубль гривенник дает, — добавила агентша.
— Верно, верно, на Горсткиной, туда и снесла! — со вздохом проговорила Маша.
— Хоть бы одним глазком взглянуть мне на дружка-то твоего; страсть это как я обожаю военных людей. У меня самой — военный, — с одушевлением произнесла новая «подруга».
— На этой неделе обещался побывать. Жди, говорит, около ночи.
Все эти сведения были переданы мне, и я, не сомневаясь, что напал на настоящий след, велел строго следить за домом де Роберти, а сам каждый вечер поджидал прихода Григорьева.
Но время шло, а тот все не являлся. Маша сильно тревожилась и несколько раз высказывала Федосовой свои подозрения, не попал ли ее Яша в полицию.
Прошла неделя. На восьмой день я, взяв с собой городового, отправился на свой пост. По дороге, около дома де Роберти, мы нагнали человека в пиджаке. При взгляде на него вполуоборот я вздрогнул… Рост, белое лицо с маленькими темными усиками, большие наглые глаза и родимое пятно на щеке… Положительно, подумал я, это он!
— Это ты, Соловьев? — окликнул я его.
— Да, я, — послышался ответ, и мужчина, повернувшись, очутился со мной лицом к лицу.
Я бросился на него, схватил его за руку, которую он уже опустил за пазуху, где оказался хорошо отточенный нож.
Городовой ударом в бок сбил Григорьева с ног. Подбежали дворники, и общими усилиями удалось крепко скрутить его руки веревкой.
На следующий день после этого ареста были найдены и вещи, похищенные у купца Юнгмейстера. На Горсткиной улице были найдены заложенными серебряные часы с цепочкой, которые принадлежали задушенному ученику часовых дел мастера Ивану Глазунову.
Преступника оставалось только уличить и привести к сознанию.
— Яков Григорьев! — начал я свой допрос, оставшись с ним в кабинете с глазу на глаз. — Ты обвиняешься в побеге из этапной Красносельской тюрьмы, в убийстве чухонца Лехтонена на Выборгском шоссе и ученика часовых дел мастера Ивана Глазунова, с ограблением вещей, а также в краже платья и часов близ Выборгской заставы у купца Юнгмейстера.
— Что из тюрьмы бежал — это верно, а в другом я не виноват, — ответил он.
— Ну, а откуда же ты взял часы, которые были найдены при обыске?
— В магазине купил… А где, в каком месте — не при помню.
— Ну, а вещи, которые ты передал Марье Патрикеевой для продажи? Тоже купил?
— Никаких вещей не передавал. Все врет баба.
И затем на все вопросы, где он находился во все время с момента побега, Яков отвечал «не припомню» или «был сильно выпивши и потому ничего не видел и не слышал».
— Вот, ваше благородие! — вдруг неожиданно и нагло проговорил он. — Против меня никаких улик нет! Хотите, видно, невинного человека запутать! Если бы я был уж такой душегуб, так мне бы ничего не стоило вот эту чернильницу взять, пустить в вашу голову да и бежать отсюда… Семь бед — один ответ!
— Бросить в меня чернильницей ты, пожалуй, и мог бы, да бежать-то тебе не удалось бы. У дверей тебя городовой встретит, — проговорил я, в упор смотря на Якова. — А что свидетелей нет — это ты ошибаешься, сейчас ты их увидишь.
Я позвонил. На зов явился городовой.
— Сколько у нас арестованных?
— Шестеро, — ответил городовой.
— Введи их сюда.
Когда все шестеро были введены, я поставил их рядом с Яковом, который с изумлением глядел на все происходящее.
— Введи сюда Ахлестову, — сказал я. Когда вошла Ахлестова, я обратился к ней: — Ахлестова, вглядитесь в лица всех этих семерых людей. Не признаете ли вы среди них того человека, который пил с вами водку в сторожке на огороде, на Выборгской стороне в день убийства вашего брата?
Ахлестова внимательно стала всматриваться в лица стоявших перед ней и затем прямо, без колебания подошла к Якову Григорьеву и проговорила:
— Этот самый человек! Я бы его из тысячи признала…
— Ври больше! — со злобой в голосе, стараясь, однако, скрыть свое смущение, сказал Яков Григорьев.
— Введи теперь сидельца из трактира «Старушка»!
Ввели сидельца.
— Вы показывали, что двадцатого числа в вашем заведении пьянствовал Иван Глазунов, убитый в ту же ночь, в обществе с неизвестным вам человеком, приметы которого вы, однако, хорошо запомнили. Вглядитесь внимательно в лица стоящих перед вами, не узнаете ли вы в ком-нибудь из них того незнакомца, который пьянствовал с Глазуновым?
— Это они-с будут! — решительным тоном сказал сиделец, подходя к Якову.
Шестерых арестантов увели, и я опять остался с глазу на глаз с Григорьевым.
— Ну, что скажешь теперь? — обратился я к Якову.
— Это все пустое! — проговорил он, тряхнув головой. — Все это вы нарочно придумали, чтобы меня с толку сбить, да не на такого напали!
— Как знаешь, Григорьев! Против тебя очень серьезные улики, есть даже такие свидетели, о которых ты и не подозреваешь. Я от души советую тебе сознаться во всем. Легче на душе будет, да и наказание смягчат за твое чистосердечное признание.
Долго говорил я с Яковом о Боге, о душе, спрашивал его об его прошлом, о детстве, о его родителях. Он несколько присмирел, не был так нагл и циничен, как вначале, но сознания от него я так-таки не добился и велел его увести.
На следующее утро я приступил к допросу Марии Патрикеевой.
Она чистосердечно рассказала все, что знала.
— А давно ты знакома с Яковом?
