– Не стану я этого делать.
Тут она улыбнулась.
– Конечно, не станешь. Я лучше попрошу Баббера или еще какого-нибудь негритенка, они за пятак все сделают. – Она вдруг перешла на заговорщицкий шепот. – Только пусть дядюшка Б. думает, будто это сделал ты. Он обрадуется и перестанет меня ругать.
– За что?
– За нашу с тобой неразлучную дружбу. Он говорит, тебе надо дружить со сверстниками. И это правда.
– Мне, кроме тебя, никто не нужен.
– Тише, Дружок. Тише. Ты такой славный, так добр ко мне – не знаю, что бы я без тебя делала. Давно бы превратилась в старую перечницу. Но мне ужасно хочется, чтобы ты был счастлив, Дружок. Чтобы ты был сильным, повидал мир и научился в нем жить. А для этого ты должен находить общий язык с забияками вроде Одда Гендерсона. Из них можно делать друзей.
– Еще чего! Таких друзей мне точно не надо!
– Пожалуйста, пригласи его к нам на День благодарения.
Конечно, мы с подругой иногда спорили по всяким мелочам, однако никогда не ссорились. Поначалу я даже не поверил, что она говорит всерьез, а не испытывает на мне очередную плоскую шуточку. Но потом сообразил, что к чему, и с потрясением понял: мы вот-вот рассоримся в пух и прах.
– Я думал, мы друзья.
– Так и есть. Друзья, притом самые настоящие.
– Другу такое и в голову бы не пришло! Одд Гендерсон меня ненавидит. Он мой враг.
– Не может он тебя ненавидеть. Он тебя не знает.
– Ну, так я его ненавижу.
– Потому что ты его не знаешь. Просто попробуй узнать его получше, я больше ни о чем не прошу. Тогда твои беды закончатся. Может, ты и прав, друзьями вам не стать. Но вряд ли он после этого будет над тобой издеваться.
– Ты не понимаешь! Ты вообще не знаешь, каково это – ненавидеть человека!
– Святая правда. Нам так мало дней отведено… Мне было бы ужасно стыдно перед Господом тратить время на всякую ерунду.
– Не буду я его звать. Он решит, что я спятил. И будет прав.
Дождь прекратился, и в кухне повисла тягостная тишина. Ясные глаза моей подруги разглядывали меня как игральную карту – она словно обдумывала следующий ход. Наконец мисс Соук тряхнула головой, скидывая со лба серебристую прядь, и вздохнула.
– Значит, я сама его приглашу. Завтра же. Надену шляпу и загляну к Молли Гендерсон.
Тут я понял, что моя подруга настроена решительно: не припомню, чтобы она хоть раз в жизни к кому-нибудь «заглядывала». Дело было в ее чрезмерной скромности – а ну как хозяева не обрадуются этому визиту?
– Вряд ли Гендерсоны празднуют День благодарения. И Молли будет приятно, если мы позовем Одда за стол. Конечно, дядюшка Б. никогда такого не разрешит, но вот было бы славно пригласить на праздник всю их семью!
От моего хохота проснулась Принцесса; замерев на секунду от удивления, мисс Соук тоже засмеялась. Щеки ее порозовели, глаза вспыхнули. Она поднялась, обняла меня и воскликнула:
– Ах, Дружок, я так и знала, что ты простишь меня и поймешь!
Она ошиблась. У моего веселья были другие причины. Две. Первая: я представил, как дядюшка Б. потчует индейкой грубиянов Гендерсонов. Вторая: до меня дошло, что поводов для тревоги попросту нет. Даже если мисс Соук пригласит Одда, а его мать примет приглашение, сам Одд ни за какие коврижки не явится на праздник.
Слишком уж он гордый. Взять, к примеру, молоко и сэндвичи, которые школа в годы депрессии предоставляла всем детям из неимущих семей. На Одда было страшно смотреть, так отощал с голодухи, но от этих подачек он всегда отказывался: уходил в какой-нибудь угол и грыз там арахис или большую сырую репу. Гордыня была свойственна всем Гендерсонам: они лучше украдут или выдерут золотой зуб у покойника, чем примут от кого подарок, ибо все, что попахивало благотворительностью, было для них оскорбительно. Одд бы наверняка разглядел в приглашении мисс Соук благотворительный жест или решил – причем вполне справедливо, – что это хитрая уловка, призванная его задобрить.
В ту ночь я засыпал с легким сердцем: присутствие нежеланного гостя не омрачит мой День благодарения.
Наутро меня сморила простуда, чему я был очень рад: не придется идти в школу. А еще в спальне затопят камин, я буду уплетать томатный суп со сливками и несколько часов проведу в компании мистера Микобера и Дэвида Копперфилда – лучше не бывает! Опять пошел дождь, но моя подруга, помня о вчерашнем решении, надела шляпу – соломенную, широкополую, с поблекшими от непогоды бархатными розами – и отправилась к Гендерсонам.
– Я только на минутку, – сказала она.
Ее не было почти два часа. В голове не укладывалось, что мисс Соук может проговорить так долго с кем-то, кроме меня или себя (она частенько разговаривала сама с собой – привычка, свойственная психически здоровым, но склонным к одиночеству людям), а когда вернулась, то вид у нее был уставший.
Не снимая шляпы и старого плаща, моя подруга сунула мне в рот градусник и села в изножье кровати.
– Она мне по душе, – твердо произнесла мисс Соук. – Молли Гендерсон всегда мне нравилась. Такая трудолюбивая – дома чисто и опрятно, как под ногтями у Боба Спенсера… – Боб Спенсер был местный баптистский священник и славился любовью к гигиене, – однако холод просто жуть! Крыша у них жестяная, сквозит отовсюду, а в очаге ни лучинки. Она предложила мне чаю или кофе, и я бы с удовольствием выпила горяченького, но отказалась. Ни кофе, ни сахару у них наверняка нет… Как мне было стыдно, Дружок! Больно смотреть на страдания такой славной женщины… Бедняжка света белого не видит! Я не говорю, что у человека должно быть все, чего душа пожелает. Хотя… если подумать, то ничего дурного в этом нет. Вот бы у тебя был велосипед, а у нашей Принцессы – каждый день свежая мозговая косточка! Да, теперь я понимаю, теперь до меня дошло: у людей должно быть все, чего им хочется. Готова десять центов поставить, такова и есть воля Господа. И когда мы видим вокруг обездоленных, тех, кому не достается и самой малости, мне бывает очень стыдно. Я стыжусь не себя, нет, я ведь никто, нищая старуха, и только. Если бы меня не содержали сестры да брат, я бы уже давно померла с голоду или жила бы в доме призрения. Мне за всех нас стыдно: у нас-то всего в избытке, а у других нет ничего.
Так вот, я обмолвилась, что у нас есть лишние лоскутные одеяла – на чердаке целый сундук этих одеял, я их шила в детстве, пока сидела дома. Но Молли мне и договорить не дала: Гендерсонам, мол, всего хватает, спасибо, поскорей бы только Папашу домой, к родным отпустили. «Мисс Соук, – сказала она мне, – Папаша ведь хороший муж, хоть и непутевый». А покамест он не вернулся, ей надо самой позаботиться о детях.
Знаешь, Дружок, все-таки ты ошибался насчет ее сынка, Одда. Не такой он скверный, как ты про него говорил. Молли рассказала, что он во всем ей помогает, не жалуется, не ноет, сколько работы ему ни поручи. И поет славно, ну прямо как по радио, и младшие от его пения сразу успокаиваются, не бузят. Господь всемогущий! – вздохнула она, вынимая у меня изо рта градусник. – Все, что мы можем сделать для таких, как Молли, – это уважать их и поминать в своих молитвах.
