Я так подробно повествую об этом переживании, потому что это было больше, чем просто эпизод из детства. И он вернулся, как возвращаются в нашу жизнь женщина, враг или несчастье. Вернулся, хоть и в другом обличье, но все с теми же действующими лицами. Когда начались события в Астурии, мы знали, что на этот раз дело нешуточное, хотя уже ко многому привыкли. В первом городе, куда мы вошли, были разграблены все монастыри, вскрыты саркофаги, взломаны склепы и тела гротескными фигурами выставлены на улицу. И мы поняли, что здесь пощады не жди. В одной из мясных лавок на крюках висели трупы монахов под вывеской «hoy matado», что означает «свежезабитые». Я это видел своими глазами.
В тот день я впал в отчаяние. Я осознал, что нет больше на свете ничего святого, уважаемого, почитаемого. Понятия вроде «честь» и «достоинство» стали жалки и смешны. И снова по ночам меня одолевало это слово «один». Гнусность ранит в самое сердце, как будто гибнет целая планета. Я метался в лихорадке и думал о Монтероне. Что бы он сказал, войди он в такой город? Но времена Монтерона прошли, и таких людей, как он, больше нет и не будет. Они уходят с дороги, потому что «я не хочу, говорю это раз и навсегда, знать слишком много».
Тогда-то и повторился мой день «битвы при Шпихерне», почти с теми же действующими лицами, только предводитель, которого я схватил за руку, был не Ханебут. И речь шла не о разбитом носе, тут уже и до ушей добрались. Те, кому я попытался помочь, как тогда казачку, и не подумали меня поблагодарить, совсем напротив. Всплыл и очередной Вайганд, на этот раз – моралист, пишущий для одной из крупнейших в мире газет. Такой всегда лучше всех знает, что произошло и как надо при этом поступить, хотя сам первый сбежал с места событий, а то и вовсе там не бывал.
Кстати, того, первого Вайганда я потом спросил во дворе нашей школы, куда он делся, когда меня стали дубасить. Он вспомнил, что не написал домашнее сочинение, был ответ. И еще он добавил:
– Это было гадко, когда вы все набросились на него одного.
Из всего случившегося он выкроил именно тот фрагмент, который ему был более всего удобен. Così fan tutte
[29]. Он наверняка до сих пор только это и помнит.
19
Мне вспомнилось все это, когда я обнаружил отвратительную находку и мне сделалось дурно. Тошнота, сколько я с ней ни сражался, не отпускала. Наверняка, опять повторится то же, что мне пришлось выстрадать, когда я схватил за руку Атье Ханебута. Но от Дзаппарони я так легко не отделаюсь. Я стал уговаривать себя, как ребенка, вроде того, что «отрезанные уши валяются на любом шоссе», или «ты такого в жизни насмотрелся, подумаешь, отрезанные уши, пустяк. Лучше давай руки в ноги и смывайся».
Потом я стал вспоминать эпизоды из «Иудейской войны» Иосифа Флавия, моего любимейшего историка. Там было иначе. С каким самосознанием, с какой уверенностью в высшем предназначении и с какой неуязвимой совестью выступают противники – римляне, иудеи, их союзники, единомышленники, соратники, как до последнего вздоха защищают и мужчины, и женщины свои осажденные города и крепости. Никакой декадентской демагогии, как спустя сто лет у Тертуллиана. Повеления Тита были жестоки, но с каким высшим спокойствием изрекал он их, как если бы сама судьба вещала его устами. В истории повторяются эпизоды, когда действия и сознание правоты всех действующих сторон и партий, как и их настрой, абсолютно совпадают. Может быть, Дзаппарони сейчас как раз в такой фазе. Надо следовать плану, а жертвы не в счет. Чем ближе к цели, тем незначительнее жертвы. В этом плане задействованы миллионы людей, или думают, что задействованы, и эти люди приходят и уходят, согласно плану, под ликование масс. Отставной кавалерист, который пускал в ход оружие только на войне против вооруженного противника, на фоне таких эпохальных катаклизмов – призрак. Пора с этим заканчивать. Самое время и морально тоже спрятаться в танке.
Кстати, у меня в кармане еще остались фунты от Твиннингса. Поведу сегодня вечером Терезу в ресторан «Старая Швеция» и буду за ней ухаживать. Из-за моих невзгод я стал пренебрегать женой. Ей скажу, что с Дзаппарони ничего не получилось, но есть кое-что получше. Пойду завтра утром к Твиннингсу и поговорю с ним о той должности, что он еще не упоминал, потому что сомневается, сгожусь ли я для нее. Устроюсь вышибалой в игорный дом. Там что ни вечер, то скандал, из которого, чтобы выпутаться, приходится быть скользким, как угорь. Там щедрые чаевые. Старые товарищи из бывших кавалеристов, кто еще хаживает играть, сначала удивятся, а потом вручат мне чек на круглую сумму или вовсе поделятся выигрышем, когда им повезет. Я же знаю, для кого я это делаю. И делаю охотно, и чего бы еще ни сделал. Терезе совру, что устроился на работу в какую-нибудь контору.
20
Так я метался, не зная, за что уцепиться. Мою лодку изрядно качало до самой верхушки мачты. Мысли путались и все возвращались к болоту, а смотреть туда я себе настрого запретил и все еще так и сидел, положив голову на руки. Дымчатый держался от меня на почтительном расстоянии.
Разумеется, все было заранее подстроено. Вот и хозяин не показывается, это тоже специально. Ждет, очевидно, чем дело кончится. Пусть ждет. А чем тут может кончиться? Тем, что я не уйду живым из этого парка. Встать и вернуться к террасе? Вести себя так, будто ничего не произошло? Не получится, я уже повел себя слишком явно, когда обнаружил уши в болоте.
Если же ситуация заранее сконструирована как тупиковая, исход зависит от того, насколько я угадал режиссерский замысел. Исходя из этого, и надо выстраивать линию поведения.
Можно, конечно, отрицать, ничего я, мол, не видел, но, возможно, лучше поддаться на провокацию, от меня ведь этого и ждут. А что сейчас задумался и промедлил, не повредит, потому что и сама страшная находка, и ужас, ею вызванный, тоже были частью сценария. Мне нужно было еще раз напрячь мозги и все продумать.
Вероятность, что я наткнулся на гнездо хищных лемуров, как я подумал в первый момент смятения, я исключил, это точно не оно. Для Дзаппарони невозможна подобная забывчивость, он бы никогда не допустил такую режиссерскую ошибку. У него все строго по плану, и даже при виде беспорядка в его владениях кажется, что здесь каждая молекула под контролем. Я это сразу ощутил, когда вышел в парк. Кто бы допустил, чтобы у него под окнами валялись отрезанные уши?
Скорее всего, меня намеренно решили напугать, приготовили этот спектакль к моему приходу, включили меня, как заранее спланированный каприз, в парад роботов. Великие властители во все времена любили внушать страх и восхищение. Это все срежиссировано. А кто позаботился о реквизите?
Вряд ли на заводах Дзаппарони хранится запас ушей, хотя у него даже самое невероятное возможно. Там, где происходят такие вещи, их трудно держать в тайне, слухи просачиваются. По секрету всему свету – вот что получается. Ни одна знаменитость этого не может избежать.
Кто-то прознал, что творится у доброго папаши Дзаппарони за кулисами, о чем никто не догадывается, как об исчезновении Каретти. Не может быть, чтобы происходящее в этом саду было обычной историей. Это не в стиле Дзаппарони. Это просто я в шоке. Кто я такой, чтобы в мою честь дюжинами резали уши? На такое ни у кого не хватило бы фантазии. А если это шутка, то вполне во вкусе султана Дагомеи
[30]. Я видел лицо Дзаппарони, его руки, его оборудование. Я, верно, ошибся, стал жертвой иллюзии. В этом саду чертовски душно, а еще эта возня стеклянных автоматов.
