Аксель спросил:
– Так, значит, и этого, последнего ребенка ты тоже прикончила?
– Нет! – ответила она с величайшим равнодушием. – Да и зачем бы мне это, – сказала она. Но еще раз повторила, что, случись такое, ничего бы страшного не произошло; казалось, мысленно она привыкла к этому вопросу, потому и стала так равнодушна. В первый раз ей, может, и было жутковато и страшно убивать ребенка – а во второй? Она рассматривала самое деяние с какой-то исторической точки зрения: это произошло и это происходит.
Аксель вышел из избы с тяжелой головой. Мысли его были заняты не столько тем, что Барбру убила своего первого ребенка – это его не касалось. И что она вообще имела того ребенка, тоже не его дело, невинность – не про нее сказано, да она никогда и не притворялась, наоборот, не скрывала своей осведомленности и даже научила его некоторым нечистым забавам. Ладно. Но последнего ребенка он отнюдь не желал терять, маленький мальчик, беленькое тельце, завернутое в тряпку. Если она виновата в смерти этого ребенка, значит, она причинила зло ему, Акселю, разорвала связь, имевшую для него большую цену, притом такую, какую ему уже никогда не создать. Но, может, он обвиняет ее понапрасну, может, она и впрямь упала в ручей и не успела подняться. Но ведь узел-то был при ней, и оторванный кусок рубашки, который она взяла с собой…
Но часы шли, наступил полдень, потом вечер. Аксель улегся в постель, долго лежал без сна, глядя в темноту, наконец заснул и проспал до утра. А там настал новый день, а после него пошли другие.
Барбру была все такая же. Она знала многое о том, что делается на свете, и равнодушно относилась к мелочам, внушавшим деревенским ощущение опасности и страха. С одной стороны, это утешало, – она была проворна за обоих, беспечна за обоих. Да и не было в ней вовсе ничего опасного. Барбру – чудовище? Ничуть не бывало. Красивая девушка, голубоглазая, чуточку курносая, золотые руки! Ей скучно тут, ей ужас как надоели и хутор, и деревянные кадушки, которые сколько ни мой, не отмоешь, надоел, может быть, и сам Аксель, и проклятое затворническое житье, но она не убивала ни одно живое существо и по ночам не стояла над Акселем с занесенным ножом.
Только один раз заговорили они снова о детском трупике в лесу. Аксель опять сказал, что лучше было бы захоронить его на кладбище и засыпать землей, но Барбру, как и прежде, твердила свое: она поступила куда как разумнее. А потом добавила кое-что, из чего он понял, что и она не переставала думать об этом со всей изворотливостью, на какую была способна, напрягая, сидя за вязанием, свой крошечный, жалкий первобытный умишко:
– А если и узнается, я поговорю с ленсманом, я у него служила, госпожа Хейердал мне поможет. Не у всех есть такая заручка, а их и то оправдывают. Да и отец в ладу со всеми властями, и с приставом, и с остальными.
Аксель только головой покачал.
– Не веришь?
– Что, по-твоему, может сделать твой отец?
– Не твоего ума дело! – сердито крикнула она. – Думаешь, погубил его, раз отнял дом и кусок хлеба!
Наверняка она догадывалась, что репутация отца несколько пошатнулась за последнее время и что это может повредить ей самой. Что мог ответить на это Аксель? Молчать. Он был человек миролюбивый и работящий.
III
К началу зимы Аксель Стрём опять остался в Лунном один, Барбру уехала. Да, все было кончено.
Она сказала, что едет в город ненадолго, ведь это не Берген, но и здесь она сидеть не намерена, теряя зубы один за другим, пока они не вывалятся все до единого.
– Сколько же это будет стоить? – спросил Аксель.
– Почем я знаю! – ответила она. – Во всяком случае, тебе это ничего не будет стоить, деньги я сама заработаю.
Она объяснила, почему всего лучше предпринять эту поездку именно теперь: сейчас доятся только две коровы, к весне понесут две другие, да и все козы будут с козлятами, потом начнутся полевые работы, с весны по июнь дел будет по горло.
– Поступай как хочешь, – сказал Аксель.
Ему это ничего не будет стоить, ровным счетом ничего. Но ей все-таки нужно немного денег, самые пустяки – на дорогу и на зубного врача, да еще на сак и разные мелочи, но, если он против, она обойдется и без них.
– Ты и так уже забрала много денег, – сказал он.
– Ну и что, – ответила она. – Они все разошлись.
– Разве ты ничего не скопила?
– Скопила? Можешь поискать в моем сундучке. Я ничего не скопила и в Бергене, а там мне платили гораздо больше.
– У меня нет для тебя денег, – сказал он.
Он не очень-то верил, что она вернется из этой поездки, к тому же она так долго мучила его своими бесконечными капризами, что в конце концов он стал к ней охладевать. На этот раз приличной суммы ей выманить не удалось, но он посмотрел сквозь пальцы на то, что она забрала с собой огромное количество провизии, и отвез ее вместе с ее сундуком к пароходу.
Вот и наступила развязка.
Оно бы ничего – остаться одному на хуторе, он к этому привык, но очень уж связывала скотина, и когда ему приходилось отлучаться из дому, она оставалась без ухода. Торговец посоветовал ему нанять на зиму Олину, она когда-то несколько лет прожила в Селланро, правда, она уже старая, но по-прежнему все такая же бодрая и работящая. Аксель послал за Олиной, но она не пришла и никакой весточки не прислала.
А пока Аксель заготавливает дрова, обмолачивает свой небольшой урожай ячменя и ходит за скотиной. Кругом одиноко и тихо. Изредка мимо проезжал по пути в село или из села Сиверт из Селланро. Туда он возил дрова, кожи или молочные продукты, оттуда же возвращался почти всегда порожняком, хуторянам из Селланро не было нужды наведываться в лавку.
Изредка мимо Лунного проходил Бреде Ольсен, в последнее время чаще прежнего, – что это так зачастил? Видать, старался показать свою незаменимость на телеграфной линии и таким образом сохранить место за собою. Со времени отъезда Барбру он ни разу не зашел к Акселю, а проходил мимо, и эта его заносчивость не очень-то была уместна, ведь он все еще жил в Брейдаблике, все еще не выселился оттуда. Однажды, когда он намеревался, как всегда, пройти мимо, даже не поздоровавшись, Аксель остановил его и спросил, когда он собирается съехать с хутора.
– Ты как расстался с Барбру? – спросил вместо ответа Бреде. И пошло, слово за слово: – Ты отправил ее без гроша в кармане, она едва-едва добралась до Бергена.
– Выходит, она в Бергене?
– Да, пишет, что наконец-то попала туда, но не тебя ей благодарить за это.
– Вот возьму и сейчас же выселю тебя из Брейдаблика, – сказал Аксель.
– Сделай одолжение! – насмешливо ответил Бреде. – После Нового года мы и сами выселимся, – сказал он и пошел своей дорогой.
Значит, Барбру уехала в Берген, значит, так оно и вышло, как Аксель думал. Он не горевал. Горевать? Чего ради? Ведьма, она и есть ведьма, и все же он еще не терял надежды, что она вернется. Черт его поймет! Должно быть, он очень уж привязался к этой женщине, к бездушной хищнице. Но ведь были же у них и хорошие минуты, незабываемые минуты, и только для того, чтобы она не сбежала в Берген, он и поскупился на деньги при прощанье. А она, выходит, все равно удрала. Правда, вон висят кое-какие ее платьишки да на полке лежит завернутая в бумагу соломенная шляпка с птичьим перышком, но она за ними не вернется. Может, он и горевал немножко. Словно в насмешку, к нему по-прежнему приходила ее газета, и, наверное, будет приходить до Нового года.
