Но как бы то ни было, Акселю хватает, о чем другом думать, – надо быть мужчиной.
К весне он собирался сделать пристройку к северной стене новой избы: за зиму надо наготовить бревен и напилить досок. У Акселя не было строевого леса, но в разных местах участка росли поодиночке толстые сосны, и он решил срубить те, что стояли ближе к дороге в Селланро, чтоб сократить провоз до лесопилки.
Однажды утром он особенно сытно накормил скотину, чтоб она выстояла до вечера, запер за собой двери и ушел в лес; кроме топора и котомки с едой, он взял лопату, чтоб отгребать снег. Погода мягкая, вчера была сильная вьюга, но сегодня тихо. Он идет вдоль телеграфной линии, пока не доходит до места, стаскивает куртку и принимается рубить. Срубив дерево, очищает его от сучьев, превращает в бревно, а верхушку и ветки складывает в кучу.
Мимо него в гору поднимается Бреде Ольсен, значит, на линии после вчерашней бури не все в порядке. А может, Бреде пошел и без всякого дела. Больно усерден стал к службе, ха-ха, вот до чего исправился! Мужчины не сказали друг другу ни слова и не поздоровались.
Аксель замечает, что погода меняется, ветер крепчает, но продолжает работать. Время давно уже за полдень, а он еще не ел. Он срубает большую сосну, падая, она задевает его и придавливает к земле. Как это произошло? Не иначе, беда подкарауливала его. Стоит сосна и качается на корню, человек хочет повалить ее в одну сторону, а ветер – в другую, и человек оказывается слабее. Оно бы, может, и обошлось, да земля под снегом неровная, Аксель оступился, шагнул вбок, угодил ногой в расщелину и застрял в ней, придавленный сосной.
Н-да! Оно бы и сейчас еще обошлось, но упал он на редкость неудачно – руки-ноги, правда, вроде целы, а вот выбраться из-под огромной тяжести никак не удавалось. Через некоторое время он с трудом высвободил одну руку, на другой он лежит, до топора не дотянуться. Он оглядывается по сторонам и обдумывает положение, как, должно быть, и всякое другое животное, попавшее в капкан, оглядывается по сторонам, пытается выбраться из-под дерева. «Наверно, немного погодя Бреде пройдет обратно», – думает он, делая передышку.
Поначалу он относится к своему приключению довольно легко и только досадует, что оно ему помешало в работе, за свое здоровье, а тем более за жизнь он ничуть не опасается. Правда, он чувствует, что рука, на которой он лежит, затекла, а застрявшая в расщелине нога стынет и тоже немеет, но это не страшно. Бреде, наверное, скоро придет.
А Бреде нет как нет.
Буря все крепчает, снег сыпет Акселю прямо в лицо. «Смотри-ка, по-настоящему пошло!» – думает он все еще беспечно и будто сам себе подмигивает сквозь пургу: вот, мол, теперь надо смотреть в оба, теперь-то только все и начинается! Немного погодя он издает крик. В бурю слышно недалеко, но крик несется по линии, к Бреде. Аксель лежит и предается бесполезным думам: если б дотянуться до топора, он бы, пожалуй, и высвободился! Хотя бы выпростать руку, она лежит на чем-то остром, на камне, и камень тихонько и вежливо въедается в плоть. Хоть бы убрался этот чертов камень, но никто еще не слыхал, чтоб от камня можно было дождаться любезности.
Время идет, снежная метель разыгралась вовсю, Акселя совсем заносит, он совершенно беспомощен, снег невинно и бездумно ложится на его лицо, сначала тает, потом лицо стынет, и снег таять перестает. Вот теперь-то только все и начинается!
Он дважды громко кричит и прислушивается.
Вот замело и топор, ему видно только часть топорища. Неподалеку висит на дереве его сумка с едой, если б ее достать, он бы съел кусочек, этакий изрядный ломтище! И уж коли он так смел в своих требованиях, то хорошо бы заодно раздобыть и куртку, становится холодно. Он опять громко кричит.
А вон и Бреде. Остановился, смотрит на кричащего человека, стоит какую-то секунду, шаря глазами, словно выискивая, что там происходит.
– Подойди, дай мне топор! – жалобно кричит Аксель.
Бреде отводит глаза, он уже понял, что произошло, но смотрит куда-то вверх, на телеграфный провод, похоже, собирается засвистеть. Спятил он, что ли!
– Подойди, дай мне топор! – повторяет Аксель громче. – Меня деревом придавило!
Бреде исправился и стал очень усерден к службе, он смотрит только на провода и вот-вот начнет свистеть. И обратите внимание, свистеть он будет, пожалуй, весело и мстительно.
– Ты что, хочешь моей смерти, даже топора не подашь?! – кричит Аксель.
Похоже, Бреде обязательно понадобилось спуститься по линии немножко дальше, осмотреть провода и там. Он исчезает в метели.
Н-да. Но уж теперь-то Акселю надо во что бы то ни стало высвободиться и дотянуться до топора! Он напрягает живот и грудь, чтоб приподнять придавившее его огромной тяжестью дерево, толкает его, но добивается только, что его еще больше засыпает снегом. После нескольких тщетных попыток он затихает.
Начинает смеркаться. Бреде ушел, но далеко ли? Не очень далеко. Аксель опять кричит, выкрикивает одним духом:
– Что ж, ты так и оставишь меня валяться тут, убийца? Неужто тебе не дороги твоя душа и вечное блаженство? Ты ведь знаешь, что получишь корову, если поможешь мне, но ты пес, Бреде, ты хочешь погубить меня. Но уж я донесу на тебя, и это так же истинно, как я сейчас лежу здесь, помяни мое слово! Неужто не подойдешь и не дашь мне топор?
Тишина. Аксель опять начинает барахтаться под деревом, ему удается чуть-чуть приподнять его животом, но снег засыпает его еще больше. Он сдается и вздыхает, он устал и ему хочется спать. А в землянке у него мычит скотина, она с утра не поена и не кормлена, Барбру ее уже не кормит, Барбру удрала, удрала, прихватив оба кольца. Смеркается, ну да, наступает вечер и ночь, но это еще куда бы ни шло, только вот холодно, борода обмерзла, глаза, должно быть, тоже смерзаются, хорошо бы достать куртку с дерева, и – возможно ли! – нога у него совсем занемела до бедра?
– Все в руце Божьей! – говорит он, и кажется, будто он и впрямь может говорить по-божественному, когда захочет. Темнеет, ну что ж, умереть можно и без зажженной лампады! Он стал кротким и добрым, и ради пущего смирения ласково и глупо улыбается непогоде, это Божий снег, невинный снег! Он даже готов не доносить на Бреде.
Он затихает, сонливость все более и более овладевает им, он точно парализован всепрощением, перед его глазами так много белизны, леса и равнины, большие крылья, белые пелены, белые паруса, белое, белое – что это такое? Чепуха, он отлично знает, что это снег, а он лежит на земле, похоронен под деревом, и нет в этом никакого колдовства.
И он опять кричит наудачу, он вопит; глубоко под снегом лежит его сильная, волосатая грудь, и из нее несется такой вопль, что его, должно быть, слышно даже в землянке у скотины, он вопит снова и снова.
– Ну не свинья ли ты или зверь, – кричит он Бреде, – ты подумал о том, что делаешь, ты ведь бросил меня на погибель. Неужто ты не можешь подать мне топор, я спрашиваю, тварь ты подлая или человек? Ну да скатертью дорога, если ты и вправду задумал уйти от меня.
