Она забеременела от этого холостого мужчины. Почтенный прокурор намекнул – впрочем, наиразумнейшим и осторожнейшим образом – на сокрытие родов. Но разве Барбру скрывала свое состояние, разве она отрицала его? Две свидетельницы, девушки из ее родного села, показали, что сразу поняли, что она беременна, но, когда они спросили об этом Барбру, она вовсе этого не отрицала, а просто пропустила их вопрос мимо ушей. Так обычно и поступают в такой ситуации молодые девушки – пропускают мимо ушей. Больше Барбру никто ни о чем не спрашивал. Пошла ли она к своей хозяйке и призналась ли ей? У нее не было хозяйки. Она сама была себе хозяйкой. У нее был хозяин, но молодая девушка ни за что не пойдет с такой тайной к мужчине, она несет свой крест в одиночку, она не поет, она не шепчет, она молчит. Она ни от кого не прячется, не ищет уединения.
Рождается ребенок; это доношенный, нормально сложенный мальчик, он жил и дышал после рождения, но погиб. Присяжным известны обстоятельства этих родов: они произошли в воде, мать упала в ручей и рожала в воде, – она не в состоянии спасти ребенка, она лежит, и сама лишь много спустя смогла выбраться на берег. И ведь никаких признаков насилия на теле ребенка не обнаружено, никаких следов, никто не хотел его смерти, он просто захлебнулся в воде. Невозможно найти более естественного объяснения.
Почтенный прокурор намекнул на тряпку, считая то обстоятельство, что она взяла с собой кусок оторванной рубашки, весьма темным. Но нет ничего яснее этой неясности: она взяла с собой тряпку, чтобы увязать в нее можжевельник. Она могла бы взять – ну, скажем, наволочку, но взяла тряпку. Что-то же ей нужно было взять, не нести же ей можжевельник просто в руках. Нет, в этом отношении присяжные могут быть совершенно спокойны!
Но вот другое обстоятельство уже не представляется столь ясным: имела ли обвиняемая ту поддержку и заботу, каких требовало тогда ее состояние? Проявлял ли хозяин по отношению к ней заботливость? Хорошо, если так! На допросе девушка отзывалась о своем хозяине с благодарностью, это говорит о ее доброте и благородстве. Сам мужчина, Аксель Стрём, в своих показаниях тоже не бросил в нее камня, не утяжелил бремени обвиняемой и не порочил ее – и поступил, безусловно, правильно, чтобы не сказать умно: ведь спасти его может только она. Взвалить на нее вину значило бы, в случае ее осуждения, самому разделить с ней кару.
Невозможно погрузиться в материалы настоящего дела, не испытав при этом живейшего сострадания к этой молодой девушке, такой покинутой и заброшенной. И все же она нуждается не в милосердии, а лишь в справедливости и понимании. Она и ее хозяин некоторым образом помолвлены, но несходство характеров и глубокая разница интересов не позволяют им вступить в брак. С этим мужчиной эта девушка не может связать своего будущего. Сколь ни прискорбно, но нам снова придется вернуться к тому факту, что она взяла с собой тряпку: если говорить все до конца, то ведь девушка взяла не одну из своих рубашек, а рубашку хозяина. Мы уже задавали себе вопрос: кто предоставил в ее распоряжение эту рубашку? И здесь, думается нам, весьма вероятна возможность, что в игре замешан мужчина.
– Гм! – раздалось в конце зала, и прозвучало так громко и твердо, что оратор умолк, и все стали искать глазами виновника заминки. Председатель метнул в ту сторону строгий взгляд.
– Но, – продолжал защитник, оправившись, – и в этом пункте мы можем быть спокойны благодаря самой подсудимой. Хотя, казалось бы, в ее интересах разделить вину, она этого не сделала. Она самым решительным образом отрицала, что Аксель Стрём знал о том, что, отправляясь к ручью – я хочу сказать, в лес, за можжевельником, – она взяла вместо своей его рубашку. У нас нет ни малейших оснований сомневаться в показаниях обвиняемой, до сих пор они успешно выдерживали проверку, то же самое и в данном случае: если бы она взяла рубашку из рук мужчины, это бы предполагало и совершение детоубийства, обвиняемая же не хочет, чтобы ее правдивость способствовала обвинению этого человека за несодеянное преступление. В общем, она вела себя на допросе чистосердечно и откровенно и не пожелала бросить тень на кого-либо другого. Эта ее черта – благородство – проявляется во всем: так, она самым тщательным образом, с большим старанием запеленала маленький детский трупик. В таком виде его и нашел в могиле ленсман.
Председатель – порядка ради – обращает внимание на то, что ленсман нашел могилу номер два, а ведь там похоронил ребенка Аксель.
– Да, это верно, и я очень благодарен господину председателю! – говорит защитник со всей подобающей юристу почтительностью. – Да, так оно и было. Но ведь Аксель сам заявил, что он всего лишь и сделал, что перенес тельце в новую могилу и там закопал его. Не подлежит также сомнению, что женщина умеет спеленать ребенка лучше, нежели мужчина, а кто спеленает его лучше всех? Конечно же, мать своими нежными материнскими руками!
Председатель кивает головой.
– Дальше. Разве не могла эта девушка – если бы она была другого склада – разве не могла она похоронить ребенка голеньким? Я готов даже допустить, что она могла бы бросить его в мусорный ящик. Могла бы оставить его лежать на земле под деревом, и он бы замерз – конечно, в том случае, если б он уже не был мертв. Она могла, улучив минуту, сунуть его в горящую печь и сжечь. Могла отнести в Селланро и бросить в речку. Ничего такого эта мать не сделала, она запеленала мертвого ребеночка и похоронила его. И если, когда его нашли, он был аккуратно запеленат, значит, его запеленала женщина, а не мужчина.
А теперь, – продолжал защитник, – присяжным предстоит решить, что же осталось от вины девицы Барбру. По совести, совсем немного, по моему глубокому убеждению как защитника, не осталось ничего. Правда, присяжные вправе судить ее за то, что она не заявила о случае смерти. Но ведь ребенок уже умер, произошло это в глуши, за много миль от пастора и ленсмана, и пусть он спит вечным сном в уютной могилке в лесу. Если преступлением является тот факт, что его похоронили там, то обвиняемая разделяет это преступление с отцом ребенка; но уж это преступление можно простить. Мы все более и более отходим от мысли карать людей за совершенные ими преступления, мы исправляем преступников. Это в прежние времена полагалось наказывать за все, что угодно, тогда надо всем царила мстительная заповедь Ветхого Завета: око за око, зуб за зуб! Но нет, дух современного законодательства уже не таков. Современное правосудие гуманно, оно в той или иной мере старается принять во внимание склад характера, присущий упомянутому лицу.
Не судите же строго эту девушку! – продолжал защитник. – Наша задача не в том, чтобы заполучить лишнего преступника, а в том, чтобы вернуть обществу доброго и полезного его члена.
Защитник указал, что на новом месте обвиняемая будет находиться под самым тщательным присмотром: супруга ленсмана Хейердала, много лет зная девицу Барбру и обладая богатым материнским опытом, широко раскрыла перед нею двери своего дома; и теперь присяжные должны взять на себя полную ответственность и либо осудить, либо оправдать ее. В заключение защитник выразил благодарность господину прокурору за то, что он не настаивал на обвинительном приговоре, проявив тем глубокое и гуманное понимание сути дела.
