– Давайте поговорим о вашем детстве.
Клементьев заулыбался:
– Учился я хорошо, уроки не прогуливал, портфелями на переменках не дрался. Портфелей ни у кого не было. Учебников тоже не было.
– После событий 1949 года оружия много по поселку гуляло? Пацаны бандеровские схроны находили?
– Было дело в самом начале! Летом. Осенью солдат нагнали, и они прочесали все леса, миноискателями землю прозвонили. Прошло лет шесть, все уже стали забывать о тайниках, как один мужик схрон с оружием и деньгами нашел. Брат не рассказывал?
– Рассказал. Я только не понял, откуда в милиции стало известно про деньги?
– В тайнике была опись содержимого. Мужик наш немецкого языка не знал, на столбики цифр внимания не обратил, а в милиции нашлось кому перевести. Хорошо хоть не посадили, общественным порицанием отделался.
– Валентин Александрович, а что, действительно были таблетки, которые подавляют страх?
– Таблетки были двух видов – белые и розовые, больше о них ничего не знаю: ни как называются, ни из чего состоят. Действовали они так: от белой таблетки усталости нет, и можешь сутками напролет любую работу выполнять, а розовая таблетка притупляет чувство опасности, дает небывалую решительность. У нас один паренек уже в начале шестидесятых годов поехал от района на областные соревнования по легкой атлетике. Перед забегом на дальнюю дистанцию проглотил белую таблетку. Забег не выиграл, но к финишу прибежал не запыхавшийся, не уставший, хоть сейчас на новый круг направляй. Устроители забега почуяли подвох, парня с соревнований сняли и домой отправили. А розовую таблетку, – Клементьев оживился, повеселел, – розовую я сам лично пробовал. Выпьешь такую таблеточку, и чувство реальности меняется: под ее воздействием не побоишься из кузнечного горна раскаленную добела железяку голыми руками взять. Я, грешным делом, до армии за одной девицей ухаживал и все никак не мог ей в своих чувствах признаться. Выменял у пацанов таблетку, проглотил и пошел на свидание. По пути встретил одну вдову и целые сутки у нее прожил. Мать в шоке была, а вдова ничего так, еще заходить звала, подругам меня нахваливала. Говорит: «Я вначале не хотела, упиралась, но он такой настойчивый молодой человек, под его натиском никакая женщина не устоит». Знала бы она, что я без таблетки и близко бы к ней подойти побоялся.
За дверью прозвенел звонок. Через минуту коридор наполнился детскими голосами, топотом, визгом, учительским окриком. Перемена. Я попрощался с директором и пошел на встречу с Трушкиным.
Николай Анисимович поджидал меня в компании двух приятелей-ветеранов. Старики на кухне распивали водку. Хорошенькое начало для конфиденциальной беседы!
– Юрия Иосифовича поминаете? – спросил я.
– Типа того. Ты садись, Андрей Николаевич. Рюмочку не пропустишь? Ты не голодный?
– Есть не хочу, спиртного тем более не буду. У меня вечером важная встреча, так что даже пробку от бутылки к лицу не поднесу.
– Смотри, Андрей Николаевич. – Трушкин рукой обвел выпивку и закуску на столе. – Сели мы по-стариковски распить бутылку на троих. Сам академик Менделеев говорил: «Хочешь выпить для души, раздави пузырь на троих – это самая правильная доза, научно обоснованная».
– Коля, – прервал его один из ветеранов, – ты время не тяни, парень ведь не затем пришел, чтобы твои байки про Менделеева выслушивать!
– «Пузырь». Слово запомнил? – Трушкин пальцем показал на бутылку. – Все мы в Сибири говорим: «Сгоняй за пузырем», «Без пузыря к нему даже не подходи». Человек пришлый, скажем, с Дальнего Востока, вначале не поймет, о чем речь, но когда ему выпить предложат, сразу же обо всем догадается. Знавал я одного парня из Хабаровска, у них распить бутылку на троих называлось «раскатать баллон». Все усек? Теперь слушай: Юрий Иосифович Паксеев на окопном жаргоне ни фига не фурычил. Он близко к передовой не подходил и, как на «солдатском языке» называется «отхожий ровик», не знал. Вот так-то!
– Вася Седов его первый расколол, – заметил старик Новоселов. – Вася в плен попал в 1942 году, не в первое «власовское» наступление, а во второе. Там, под Ленинградом, два раза пытались лбом стену прошибить, да оба раза неудачно. Так вот, Вася с ним как-то потолковал и говорит: «Паксеев – не окопник. Под Ленинградом он в войсках стоял, а на передовой не был». Юрий Иосифович как про это узнал, так и начал на Седова да на Антонова бочку катить, что они в плену были.
– Дело прошлое. – Трушкин вытряхнул папироску «Север», чиркнул спичкой о конфорку электроплитки, закурил. – Выпивал я как-то с Паксеевым, и он мне проболтался, что, мол, в войну под Ленинградом военные склады охранял, а уж потом, году так в 1943-м, на передовую попал. А знаешь, чем он на передовой занимался? В штабе дивизии связистом был. Он, по сути, фронта как такового и не видел. До штаба дивизии снаряды не долетают.
– Как же вы его тогда председателем совета ветеранов избрали, если он на передовой не был?
– Его никто не избирал, – усмехнулся Трушкин, – он сам себя назначил. Съездил в областной военкомат и привез бумагу, что он теперь у нас самый главный. Только ты пойми, Андрей Николаевич, должность эта, председательская, она ведь никому не нужна. Это же общественная должность, за нее зарплата не идет. Ты знаешь, кто такой активист-общественник? Это человек, у которого постоянно в заднице что-то свербит, и он на месте усидеть не может. Мне так такая должность даром не нужна. Меня раз в году от военкомата поздравили, пионеры открыточку вручили – и хорош! А если для души – то друзья есть, посидеть, былые времена вспомнить. Мы вот тут промеж собой хоть о чем можем потолковать, меж нами цензуры нет. Про тот же Ленинград…
– Коля, какой ты болтун, мать его! Что тебя все время не туда тащит? – одернул Трушкина Новоселов. – Рассказывай парню, зачем позвал, а про Девятое мая и без тебя все знают.
– В Ленинграде во время блокады был страшный голод. – Трушкин взял со стола полбуханки хлеба, протянул мне. – Вот за такой кусок в блокадном Ленинграде могли убить не задумываясь. Хлеб, особенно в первую блокадную зиму, в Ленинграде был гораздо дороже, чем золото. Колечком с бриллиантом сыт не будешь, а жрать там было нечего.
Трушкин вернул хлеб на стол, снова закурил.
– В Ленинграде не все голодали. Кто-то имел доступ к распределению продовольствия, а кто-то грабил и убивал и тоже голодным спать не ложился. Мародеров расстреливали на месте… Не надо на меня так смотреть, сейчас я суть расскажу. Короче, сидим мы с Паксеевым, выпиваем, и он говорит, что когда склады охранял, то они на хлеб, консервы и керосин чуть ли не килограмм золота наменяли. Было их на складе три друга, и начальник с ними был в доле, и все они погибли при бомбардировке, склад сгорел, все золото у Паксеева осталось. Вот такой разговор был между нами.
– И что с того? Он что, золото с собой всю войну в котомке носил? – спросил я.
– А зачем носить? Закопал, а потом, когда понадобилось, съездил и откопал.
– Мало ли что Паксеев навыдумывал! Килограмм золота, что с ним делать?
