Жюстина давится дымом. Накачанный великан бросается ей на помощь:
– Не пошло, красавица? Глотни – и все пройдет. Жюстина отталкивает руку с бутылкой, Жоана тоже не хочет пить.
А парни и не настаивают. Необидчивые, да и не назойливые.
– Вы здесь одни или друзей ждете?
– А может, подружек?
И снова ржание…
Жюстина только сейчас поняла – их никто не клеит. Все пришли оттянуться со всеми, с парнями, с девчонками, кто присоединится к кругу, – расширять его можно до бесконечности. Это вечер большой кармы, но никак не ночь Камасутры. Для любви никто из них не пригоден, да и уединиться на берегу, где сегодня и яблоку негде упасть, не получится.
Жаль…
Жюстина была бы не против маленького приключения с каким-нибудь расслабленным ромом парнем, чтобы он хвалил ее красивые глаза, называл экзотическим цветком, попросил рассказать про Эйфелеву башню, предлагал потрогать свои железные мускулы. Этакий темнокожий красавчик в джинсах в об-липку, не дурак и не нахал, в меру дерзкий и чуточку застенчивый.
Она обводит круг взглядом.
Есть такой!
Молчаливее других, пожалуй, даже немного замкнутый. И красивый. Она бы не отказалась от ночки с ним.
Только он один смотрит на девушек, а не на пущенные по кругу косяк и бутылку.
Будем точны, поправляет себя Жюстина, он смотрит не на обеих девушек.
А на одну девушку.
Не на нее. На Жоану.
Восемь часов пятнадцать минут после полуночи
– Кристос?
– Ну?
– Это Айя.
Черт, шефиня! Младший лейтенант Константинов прячет за спину мохито, как будто капитан жандармерии Сен-Жиля может по телефону разглядеть, что у него в руках.
– Сегодня вроде не твое дежурство, красавица!
– ЧП, великан!
– А как же твои принцессочки Жад и Лола без мамочки?
– Том о них позаботится. Они едут на новогодний обед к его родителям в Плато-Кайу. Закончу с делами и присоединюсь к ним.
Кристос думает про себя, что ждать семейству шефини придется долго, а она, скорее всего, удовольствуется разогретым земброкалом
[45]в пластиковой упаковке.
– Ты где сейчас? – спрашивает младший лейтенант.
– В Университетском клиническом центре Феликса Гюйона, в Сен-Дени. Я нашла вашу пляжную пропажу. Жоана Фонтен и Жюстина Патри здесь, в палате 217.
Ламба и Морез напряженно прислушиваются. Директор отеля тоже. Кристос отходит в сторону. Дело осложняется, а капитан Айя Пюрви не из тех, кто жалеет подчиненных, даже в праздник.
Он смотрит на труп Маню Нативеля, лежащий на шезлонге. Нож. Засохшая кровь.
– Какого черта они там делают? – спрашивает он начальницу. – Они ранены?
– Одна из девушек, Жоана Фонтен, в коме. Врачи не могут понять почему. Ни видимых повреждений, ни следов насилия. Что-то ее сильно травмировало. Эмоциональный шок, она словно закрылась изнутри и не хочет выходить.
– А ее подруга?
– Жюстина Патри? Тоже в шоке, но в сознании. Судя по всему, это она доставила Жоану Фонтен в отделение скорой помощи. Сейчас сидит рядом, ни на шаг не отходит. Я попытаюсь ее допросить и перезвоню тебе. Она выглядит так… – Айя понижает голос, будто не решается договорить, – словно вырвалась из ада.
Тридцать минут до полуночи
Жюстина пропускает между пальцами мелкий песок. Набирает его в ладони. И под ногами тоже песок. Жоана сидит напротив нее на пляже, рядом с палаткой, но уже так темно, что видны только отсветы ее светлого парео и висящий на шее акулий зуб.
Рядом горит огонек: семья по соседству с девушками готовит на газовой плитке карри. За большим котлом присматривает грамуна
[46], вооружившись половником, ножами и ложками, разложенными на столике.
Когда между девушками и котлом склоняется длинная тень парня, они оказываются в полной темноте.
Парня зовут Маню.
Он шел за ними.
Жо и Жю покинули круг вскоре после одиннадцати под шуточки оставшихся:
– Что, запах изо рта не нравится?
– Вы ведь не ляжете спать до полуночи?
– А на ночлег в свою палатку не прихватите? Жюстину позабавили их раздосадованные голоса. Приятно было почувствовать голодные взгляды всех этих самцов, которые пялились на ее белые ноги и попку, пока она удалялась, неловко ступая босиком по сухим ветвям казуарин.
Спиртное, жара, экзотика. Жюстина сбежала от сальных шуточек, но чуточку сожалела.
О чем?
Они с Жоаной ушли недалеко, метров на пятьдесят. Парни знают, где ее найти, а ночь будет долгая. Если один из ребят окажется посмелее, не вырубится от возлияний, он, возможно, расстегнет молнию палатки и пригласит ее прогуляться в дюнах. А потом предложит снять платье и станцевать – лежа – под луной. Почему бы нет? На вокзале Сен-Лазар подобное вряд ли случится. Но она молода, свободна, одинока и оказалась за десять тысяч километров от сплетен и пересудов.
Ей не хватает одного – знания кодекса.
Кодекса тропиков.
Могут ли девушки выбирать? Провоцировать? Ждать?
Жо, та знает правила.
Поднявшись, чтобы разорвать круг, Жоана посмотрела в глаза тому самому парню. Только он был способен оставить приятелей, пожать плечами, улыбнувшись на их подначки (ну и олухи же вы, ребята), и уйти как ни в чем не бывало, пусть мучаются комплексами, которые даже в выпивке не удается утопить.
Маню.
Молчун.
Высокомерный.
Потом он вернется с таинственным видом, возьмет косяк, бутылку и не промолвит ни слова, оставив остальных гадать.
Сейчас Маню с ними.
Милый, ласковый, обходительный.
Он даже разговорился, рассказал, что он пожарный, что потому и не пьет, описал, как в полночь повсюду начнут рваться петарды и зажгутся тысячи китайских фонариков, полетят вверх, будут рыскать по ветру во все стороны, цепляться за ветки, падать на крыши машин, на палатки… 31 декабря в лагуне красиво, что и говорить, но небезопасно. Не то чтобы люди ничего не соображали, нет, но он предпочитает быть начеку, вдруг факел упадет на ребенка или от фейерверка загорится соломенная хижина.
На вкус Жюстины, он уж слишком разговорился, красавчик Маню. Она бы предпочла поменьше трепа – бери пример с поддавших друзей! – и побольше… дела.
