– Почему?
– Это… Это тайна… Никто не знает, кроме меня. Не уверена, что Жоана…
По щекам Жюстины снова текут слезы. Айя поднимает глаза к настенным часам над елочкой. Думает о Томе, Жад и Лоле. Муж и дочки сейчас, наверно, завтракают на террасе. Кажется, оставались манго, литр свежевыжатого сока гуайявы, макатья
[48]. Она вздыхает:
– Подумайте, не спешите.
У входной двери «Рифа» раздаются женские крики. Возгласы. Даже вопли. Кристос косится на директора отеля – тот наконец скинул пиджак и ослабил узел галстука, – потом переводит взгляд на агентов Мореза и Ламба, давая команду: зону огородить, зевак прогнать, и все должны заткнуться. Ему надо сосредоточиться, вот-вот прибудут эксперты из Сен-Дени.
– Я хочу видеть сына!
Морез и Ламба не спеша идут к выходу. Дверь распахивается. Врывается женщина лет шестидесяти, невысокая, крепкая; она кидается к шезлонгам, на ходу так сильно толкая Рейнальда Бертрана-Ги, что директор едва не падает в бассейн.
Кристос первым успевает загородить ей дорогу. Заключает женщину в объятия, прижимает ее голову к своей груди, ждет, когда она успокоится, сделав знак жандармам не вмешиваться. Проходит несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем он ослабляет хватку, ведет несчастную в патио, пододвигает стул, она не желает садиться, и Кристос обещает:
– Вы увидите вашего сына, обязательно увидите, мадам Нативель, но пусть эксперты сделают свою работу. Он… его…
– Я знаю! – истошно кричит женщина. – Его убили!
В распахнутую дверь «Рифа» входит мужчина с седыми, курчавыми, коротко стриженными волосами – отец; за ним еще люди – братья и сестры. Все проснулись, все уже знают о драме, поддерживают друг друга. У Кристоса духу не хватает не пустить кого-то. Рейнальд Бертран-Ги давно повесил галстук на пальму, расстегнул рубашку, под мышками мокрые пятна, он, похоже, не знает, куда кидаться в первую очередь.
«Ладно, – думает Кристос, – что уж теперь, пусть только к телу не приближаются. С минуты на минуту коллеги заберут его, чтобы передать судмедэкспертам в морге Сен-Дени».
– Кто мог убить моего мальчика? – стонет мамаша Нативель, глядя на Кристоса.
Я не знаю.
В саду «Рифа» все галдят и перебивают друг друга. Люди, знавшие Маню Нативеля, родня, соседи задаются одним вопросом, не в силах поверить в случившееся.
Убили? Ножом? Ладно бы кого другого, но не Маню. Маню не притрагивался ни к наркоте, ни к алкоголю, ни к деньгам. Маню был правильным парнем, серьезным. Пожалуй, даже слишком серьезным.
– Почему он, лейтенант, почему он?
– Я не знаю.
Кристос отходит. Не смаковать же мохито Габена перед всем святым семейством. Хорошо начинается год, нечего сказать! У него мало данных, как тут приступить к расследованию. Он набирает номер Айи, но та не берет трубку.
Телефон звонит, но Айя не отвечает. Только смотрит на исходящий номер. Секундочку, еще секундочку, Кристос. Вот сейчас я потяну за ниточку и сразу тебе перезвоню. Капитан поднимает глаза: над ней, на верхушке искусственной елки, блестит звезда. Жюстина Патри сидит и смотрит в пустоту, затерявшись в далекой галактике. Электрические гирлянды бросают разноцветные отсветы на белые больничные стены.
– Продолжайте, Жюстина. Что за тайна? Вы должны рассказать, если хотите помочь подруге.
Жюстина ждет, когда коридор опустеет, чтобы мимо не ходили ни пациенты, ни врачи, на это уходит несколько минут, и наконец решается. Произносит несколько слов. Быстро, отрывисто.
– Жоану изнасиловали. В семнадцать лет. После дискотеки. Она не подала жалобу. Никому ничего не сказала. Только мне, через несколько лет.
Капитан Пюрви выдерживает короткую паузу.
– Маню Нативель мог быть ее обидчиком?
Жюстина не уходит от ответа. Кажется вздыхает с облегчением, когда Айя задает этот вопрос.
– Я не знаю. В тот вечер Жоана не видела лица нападавшего. Было темно, он затащил ее в овраг под виадуком Фонтен. Но…
– Что – но, Жюстина?
Две медсестры проходят мимо них, и Жюстина умолкает, ждет, когда они скроются за поворотом.
– Вам это покажется странным, капитан, но когда я увидела, как Жоана выходит из лагуны одна, без того парня, когда посмотрела на ее лицо, еще не зная, что в воде найдут труп, я сразу об этом подумала. Сказала себе в ту же секунду: она это сделала, освободилась наконец, отомстила. Свела счеты.
Взгляд Айи останавливается на часах над елочкой.
– Итак, вы подтверждаете, то есть вы предполагаете, что Маню Нативель мог быть человеком, изнасиловавшим вашу подругу?
– Я… я не знаю…
– Думаю, вы не все мне сказали, Жюстина. В ту ночь Жоана не видела лица преступника. Верно? Могла она узнать его как-то иначе?
Жюстина с трудом сглатывает.
– Да.
Пять минут до полуночи
Вода – кипяток. Жарче воздуха. Чернее ночи.
Жоана и Маню удаляются во тьму, уходят все дальше и как будто взрезают толщу воды, но она все еще доходит только до бедер.
Они невидимы и знают это.
Маню держит Жоану за руку. Он идет по дну чуть впереди, прокладывая ей дорогу между коралловыми рифами, и первым ставит ступни на песок, под которым прячутся шипастые бородавчатки
[49]и морские ежи.
Предупредительный. Очаровательный.
Жоана дрожит.
Наконец Маню останавливается.
– Здесь безопасно, – успокаивает ее пожарный. – Нам не грозят ни давка, ни пожар. Это лучшее место, чтобы полюбоваться зрелищем.
Они поворачиваются.
Вид на берег открывается феерический. Прямо перед ними, на пляже, под казуаринами, – огни, фонарики, музыка, смех, пение, и так на десятках километров побережья.
Жоана ищет взглядом в шумной толпе Жюстину, но не находит ее.
Четыре минуты до полуночи
Взрываются несколько дымовых шашек. Дети бегают по берегу лагуны, там, где огни озаряют первые волны. Потрескивают искры, вспыхивают спички, факелы, лучины, пора поджигать ракеты, петарды и фонарики. Побережье лежит огромным светящимся полумесяцем до самого Сен-Лё.
