– Геннадий Львович, наш заведующий. Сердце – это ящик Пандоры, туда не заглянешь, и никто не может знать, какой сюрприз оно может преподнести. Случаи заболеваний сердца у молодых не редкость.
Доктор Нестеренко импонировал Владимиру как человек с самого начала его работы в отделении. После недавнего ночного доверительного разговора Владимир исключил его из числа подозреваемых, но разговор с Катей заставил усомниться в невиновности Нестеренко.
– Выходит, вы полагаете, что я имею непосредственное отношение к этим жутким смертям в городе. – Илья Никодимович добродушно усмехнулся.
– Я лишь спросил, почему вы вдруг заинтересовались личностью Василия Дунина-Борковского?
– Мне интересен главный персонаж легенды как пациент, и я хотел бы узнать, чем он был болен.
– Пациент, который уже почти двести лет как умер?
– Я не верил и не верю во всю эту чепуху – выставили известного казацкого старшину, много сделавшего для Чернигова, восстановившего и построившего здесь церкви, упырем, вампиром. Я специально познакомился с письменными историческими источниками, где упоминается Василий Дунин-Борковский, описываются изменения его внешности и поведения. Это позволило мне поставить ему диагноз, по крайней мере объясняющий, что с ним произошло, без всякой мистики и колдовства.
– Даже так? И каков ваш диагноз?
– Дунин-Борковский был болен акромегалией, говоря проще, гигантизмом. При этом заболевании увеличиваются кисти и стопы, изменяются черты лица вследствие роста лицевых костей. Вот почему он изменился внешне. Когда это заболевание поражает человека в раннем детстве, он вырастает очень высоким, значительно реже наблюдается это заболевание у людей среднего и пожилого возраста, как у Дунина-Борковского. Это заболевание характеризуется еще дневной сонливостью, это тоже объясняет, почему Дунин-Борковский изменил образ жизни. Но, конечно, главная причина – это уродливые изменения внешности. Он старался не появляться на людях при свете дня, избегал массовых мероприятий, перестал бывать в церкви. Думаю, у него была своя, домашняя, часовенка, и там приходящий священник отправлял службы. Деловые встречи проходили у него дома, при свечах, чтобы в полумраке нельзя было его как следует рассмотреть. Обычно отпевания людей такого высокого ранга проводились прилюдно, в церкви, но он, желая скрыть свою уродливость, завещал, чтобы его отпели дома, в присутствии одних лишь домочадцев, и похоронили в закрытом гробу. Все это породило слухи и домыслы, а позднее – легенду об упыре.
– А как быть с достоверными сведениями о том, что в том году примерно тридцать человек пропали, а двадцать скончались вследствие анемии? Как вы это объясните?
– И сейчас люди пропадают. Предполагаю, что в нашем городе, население которого с тех пор во много раз увеличилось, теперь пропадает гораздо больше людей – кто-то уезжает в поисках лучшей доли, а кто-то – вследствие психических отклонений, кто-то сбегает от кредиторов или назойливых родителей, – продолжил доктор Нестеренко. – Случается, человека убивают, а тело не находят. Что уж говорить о том неспокойном времени! Ну а анемия может возникнуть из-за голодания, недоедания, а не потому, что из человека высасывают кровь.
– Выходит, Дунину-Борковскому после смерти не пробивали сердце осиновым колом и легенда возникла значительно позже?
– Я высказал свое мнение. Косвенно это подтверждает доска со славословием Василию Дунину-Борковскому над его могилой в Успенском соборе Елецкого монастыря, где хоронят лишь за выдающиеся заслуги перед Церковью. Никогда церковники не согласились бы на это, если было бы хоть малейшее сомнение в его религиозности и вере.
– А как объяснить то, что доска с перечнем славных дел Дунина-Борковского была установлена через тринадцать лет после его смерти?
– Генеральный обозный Дунин-Борковский был очень близок к тогдашнему гетману Ивану Мазепе. Я думаю, что на установленной сразу после захоронения доске упоминался Мазепа, а после известных событий, когда по приказу Петра I были уничтожены даже все прижизненные портреты этого гетмана, наверное, уничтожалось и все, где значилось его имя.
– Все-таки непонятно. Вторую доску установили только через шесть лет после смерти Мазепы и через тринадцать – после смерти Дунина-Борковского!
– Это наша ментальность – все делать не спеша.
– Хотя я совсем немного проработал в психиатрическом отделении, но как-то привык к этой работе и больным, – здесь Владимир не покривил душой, – хотелось бы пообщаться с ними. Возможно, в последний раз, если меня не восстановят на работе. А то как-то не по-людски получается. Вы разрешите, Илья Никодимович, в последний раз заглянуть в ваши палаты?
Нестеренко с удивлением посмотрел на Владимира – такого он от него не ожидал. Минуту поразмышляв, он кивнул:
– Хорошо, хотя уверен, что вы вскоре вернетесь к исполнению своих обязанностей. Составить вам компанию?
– Благодарю, Илья Никодимович, но мне хотелось бы одному пообщаться с больными – вы меня понимаете? – Владимир и сам не знал, что хотел этим сказать. – Лишь попрошу вас сказать санитару Прохору, что вы мне это разрешили, а то он никуда меня не допускает, как Цербер.
– Скажите ему, чтобы он ко мне зашел.
Когда санитар скрылся за дверью кабинета Нестеренко, Владимир поспешил в палату Ташко. Тот лежал на кровати и читал книгу, вытянув ноги в носках, один из которых был дырявый. Увидев Владимира, он выпучил глаза от удивления.
– Лежите, лежите! – Владимир присел к нему на койку. – Как вы себя чувствуете?
Краем глаза он заметил, что реакция у большинства больных в палате такая же, как и у Ташко. Их любопытные взгляды были прикованы к Владимиру, и, естественно, они будут ловить каждое его слово. Однако Владимир был к этому готов.
– Как вы спали этой ночью? Не было ли головных болей? – Владимир громко задавал вопросы, не прислушиваясь к бессвязным ответам ошалевшего от происходящего Ташко, а тем временем незаметно сунул ему в руку листок с завернутыми в него несколькими ассигнациями.
В этом тайном послании Владимир сообщал Ташко, где он теперь живет, и просил немедленно сообщить ему, если художник отправится в очередной ночной поход. Деньги предназначались для подкупа дежурного санитара – чтобы тот выпустил Ташко из отделения.
Ташко, ощутив в руке свернутый листок, вначале еще больше округлил глаза и даже попытался задать вопрос, но Владимир взглядом приказал ему молчать. Ташко, поразмышляв, понимающе кивнул. Убедившись в том, что он все правильно понял, Владимир встал и перешел к другому больному. Когда санитар Прохор зашел в палату, Владимир задавал вопросы очередному больному, кровать которого стояла далеко от кровати Ташко. Прохор явно не собирался оставлять Владимира наедине с пациентами, но тот, словно его не замечал, обошел всех больных. После этого он снова зашел к Илье Никодимовичу, чтобы попрощаться.
– Остались удовлетворены осмотром? – улыбаясь, поинтересовался тот.
