– Для чего тогда ты подарил мне жизнь?
Феликс вдруг заметил, что плачет – безутешно, горько. Он начал судорожно хватать губами воздух, не в силах больше говорить. Отец взял его на руки, отнёс в спальню, опустил на кровать.
– Прости меня, Феликс, – сказал он, усаживаясь рядом. – Прости, что обрёк тебя на такую жизнь. Я думал, что с твоим появлением господин Смерть наконец подобреет.
– Добро ему вообще неведомо, – сказал Феликс. – А я лучше умру, чем стану его помощником, как ты. Ты ведь несчастлив, признайся. И ненавидишь всё то, что он тебя заставляет делать. Я же знаю. Так что это за жизнь такая?
– Я не сам её выбрал, Феликс. Я ведь и не должен был становиться помощником господина Смерть. Первым ребёнком в семье был не я, а мой брат Джеремайя. Он умер, когда мы были ещё совсем маленькими.
Отец никогда этого не рассказывал, и Феликса вдруг замутило, как бывает порой от сильного голода.
– Сколько тебе тогда было лет? – спросил он.
– Шесть.
– Но как… – Феликс запнулся на этом вопросе и решил задать другой: – Тебе было страшно?
– Очень. А с годами этот страх превратился в злость. Я злился на отца за то, что он подписал свой контракт. Злился на друзей и двоюродных братьев и сестёр за то, что они избежали моей участи. Даже на брата злился за то, что он умер. Я был ужасно злым. Пока не встретил одну девушку.
Феликса замутило ещё сильнее.
– Маму?
Винс кивнул.
– Так ты вообще не знал, что нас ждёт такая участь?
– Я думал, что больше всего от Договора пострадаю я сам. Я и представить не мог, что он с тобой сделает, Феликс. Тебе живётся тяжелее, чем брату, а дальше ведь будет только хуже.
На это Феликс ничего не ответил. Он всегда знал, что ему и впрямь живётся хуже, чем Ли, но почему‐то теперь, когда это сказал вслух другой человек, ему стало легче. Совсем чуть‐чуть, но всё же.
– Сегодня я вот что понял, – произнёс Винс. – Я вовсе не господин Смерть, но, выполняя его приказы, невольно становлюсь его сообщником. Безропотно наблюдать за его наказаниями, как это делаю я, – всё равно что своими руками затолкать тебя в подвал или самому послать в лес посреди ночи.
– Но ты же не в силах это изменить, – заметил Феликс. – Ты его помощник и должен ему подчиняться.
– Я плохой человек, Феликс.
Феликс поднял глаза на отца:
– Я так не думаю. Те слова… я сказал их со злости.
– Нет. Ты был прав. Да, Договор был для меня очень болезненным, но была от него и польза. Он сохранял жизнь всем, кого я любил. Он подарил мне тебя. Но тебе… тебе он приносит одну только боль.
Феликс не знал, что на это ответить.
– Я устал, – честно признался он.
– Тогда спокойной ночи, мальчик мой. – Отец поцеловал его в лоб и вышел из комнаты.
Феликс не знал, что и чувствовать. Печаль? Смятение? Злость? Он решил, что, пожалуй, всё сразу. Но сейчас он не ощущал ничего, кроме бесконечной усталости.
Уснул он в одежде, даже не разувшись.
32
Гретхен
– Шифон, Джолин! Я же просила ши-фон!
Был День благодарения, и Ба Уиппл грозно стояла на балкончике, выходящем в холл. Она была одета в изящный шёлковый халат, украшенный пышным бантом, а белоснежные волосы накрутила на бигуди. Она кричала, перегнувшись через перила, лицо у неё перекосилось – Гретхен прекрасно знала это его выражение. А ещё прекрасно знала, что, когда оно появляется, от бабушки лучше держаться подальше.
Весь шквал гнева Ба обрушился на Джолин, нового организатора мероприятий из мэрии, которая заказала украшения на перила не из шифона, а из тюля. Гретхен сочувствовала Джолин, но совсем немного: в конце концов, она в пять часов уйдёт домой, а ей, Гретхен, ещё по меньшей мере час терпеть бабушкино ворчание, которое она едва ли сдержит за ужином. Ба и так была в отвратительном расположении духа после погрома, который накануне устроил в доме таинственный сенбернар. Пёс ухитрился разбить две вазы, перевернуть антикварный шкафчик и даже посбивать со стен семейные портреты, в том числе и портрет самой Ба, написанный, когда она была ещё юной светской львицей, щедро украшавшей себя бриллиантами.
– Это саботаж! – вопила она накануне вечером, меряя шагами гостиную, пока мэр Уиппл разговаривал по телефону с шерифом Мозером. – Какой‐то негодяй проник к нам в дом и впустил это огромное чудовище!
Никто не понимал, как же так получилось, что собака пропала из чулана, где её запер мэр Уиппл. Она будто сквозь землю провалилась.
Никто, кроме Гретхен. И, разумеется, Эйсы. Она почувствовала его взгляд, когда они сидели вместе в гостиной, вынужденные выслушивать бабушкины тирады. Эйса знал, что это за сенбернар и как ему удалось бесследно исчезнуть, а ещё понимал, что его появление зачем‐то было нужно Гретхен, но зачем – не знал. Весь вечер она не решалась посмотреть ему в глаза. Когда Ба наконец разрешила им разойтись по своим комнатам, Гретхен ему так ничего и не сказала – впрочем, как и он ей.
Девочку мучило чувство вины – довольно странное чувство, сказать по правде. Она редко его испытывала, даже когда её ругала бабушка или школьный психолог. И уж точно ни разу не чувствовала себя виноватой перед Эйсой. Это он был причиной всех бед. Главным злодеем, жестоким и бездушным.
Но теперь Гретхен не знала, что и думать. В последние дни Эйса вёл себя как добрый, почти заботливый брат, она едва его узнавала. Голова у неё гудела от узнанной накануне новости о том, что Эйса был знаком с Эсси Хастинг. Что они вместе что‐то затеяли. Возможно, Эйса даже сам был в Гикори-парке, когда погибла Эсси.
Как Гретхен ни пыталась собрать все эти факты воедино, у неё ничего не получалось. Она понимала лишь то, что брат поделился с ней крайне важными сведениями. Раскрыл огромную тайну, поступил с ней по‐доброму, насколько он это вообще умел. А она не взяла в расчёт его предупреждение. От мыслей об этом в груди ещё со вчерашнего дня вспыхивало обжигающее чувство вины. Впрочем, и лодыжку болезненно жгло, и Гретхен торопливо напомнила себе, что именно Эйса виноват в этой боли, как будто это оправдывало то, что она всё же использовала Камень Желаний.
В Дни благодарения Гретхен особенно жалела, что родилась в семье важного человека. Судя по фильмам и телешоу, которые ей доводилось видеть, у обычных людей этот праздник всегда проходил беззаботно и весело. Казалось, они в этот день только и делают, что пиршествуют, играют в карты и в футбол и носятся вокруг куч листвы в золотистом вечернем свете. Но в доме Уипплов празднование проходило совершенно иначе. Никакие родственники в город не приезжали: из представителей старшего поколения в роду никого, кроме Ба, не осталось, тёток и дядей у Гретхен тоже не было, как и, разумеется, кузин и кузенов. Уипплы не играли в карты, не устраивали весёлой беготни по двору. День благодарения отличался от остальных лишь тем, что Гретхен несколько дней не ходила в школу. А ещё вместо праздничного обеда Уипплам приходилось рыскать по кухне в поисках хоть какой‐нибудь еды, потому что Ба начинала готовиться к предстоящей вечеринке. Настоящим праздником в доме Уипплов был вовсе не День благодарения, а рождественский бал, который должен был состояться через два дня.
