Вот только с Лерой вышла неувязка. Не зря же говорят: «И на старуху бывает проруха». Лера не спеша, ненавязчиво, не обременяя своим присутствием, но достаточно прочно входила в холостую жизнь Стрельникова, не вызывая у него ни душевного трепета, ни приступов сердцебиения.
Только Саша, сама не ведая того, вдруг нарушила его душевное равновесие, убеждения и холостяцкие устои. Память о прикосновении Сашиной руки вызывала забытое волнение, которое он уже и не помнил.
Он ничего не хотел, кроме того, чтобы быстрее вернуться домой в свой привычный мир без вечерних прогулок и прикосновения ее теплых рук. С этим нарастающим чувством он боролся всеми силами. А бороться Стрельников умел. Вот только волнения ему не хватало. В понедельник он вернется домой.
Главное, он и ехать на дачу вовсе не хотел, да еще в желтой «коробчонке», но просьба сама собой сорвалась с губ. И она, вместо того чтобы отговорить его от поездки, взяла с собой. Глупости всякие лезут в голову. «Кислород так дурманит, что ли?» – подумал Стрельников, сильнее ударив по полену. Щепки разлетелись во все стороны.
Саша хлопотала на кухне, и ему ничего не оставалось делать, как отправиться на второй этаж. Здесь, как в старой квартире, почти все пространство занимали книги. И только на стене напротив шкафов висела, превышая размеры оригинала, репродукция Ван Гога. Светлые на светлом, «Подсолнухи» отражались в стекле книжных шкафов. Комната наполнялась особым желто-синим цветом, создавая ощущение нереальности.
Засмотревшись на картину, Стрельников даже не заметил, как в дверном проеме застыла, рассматривая его, Александра. Только голос, тихий и немного грустный, заставил оторваться от картины.
– Нравится?
Стрельников повернул голову, и желтые цветы отразились в стеклах очков. Теперь в комнате стало еще больше подсолнухов.
– Нравится. Я видел картину в подлиннике. Но, представь себе, в Лувре она не произвела на меня впечатления. А здесь просто чудо!
– Кто-то из пациентов подарил дедушке. Но дед, как истинный эстет, – с улыбкой вспомнила Саша, – не признавал репродукций. Говорил, что в репродукции нет ни энергии, ни тепла. Картина должна быть живой. Так подарок и оказался на даче. А мне нравится. Я обычно садилась вон в то кресло, – Саша грациозно повела рукой в сторону, напоминая экскурсовода в Лувре, – и смотрела на картину. Если долго смотреть на «Подсолнухи», то начинает казаться, что видишь глаза краба, а иногда улыбки. Я задумывала желание и всматривалась. Если увижу улыбку – значит, желание сбудется.
– И правду сбывались?
– Наверное. Это ж в детстве было. Желания были детские. Какие-то сбывались, какие – то – нет. Расскажи лучше о Лувре.
– Лувр надо видеть, – улыбнулся Стрельников.
Говорить о Лувре ему расхотелось. Там он был не один.
– Ну, тогда прошу к столу.
На первом этаже было сыро и холодно, даже теплые полутона карельской березы не грели.
Во Франции Стрельников был с Лерой. Поездка – подарок к Восьмому марта. И в Лувр ходили вместе, правда, только один раз. Потом Лера отправила его одного бродить по залам, а сама предалась столь любимому шопингу. Он не возражал.
Ближе к ночи наконец-то сырые поленья разгорелись. В доме стало тепло. Запахло деревом и смолой.
– Саша, почему ты не замужем?
– Не сложилось.
От неожиданного вопроса Саша растерялась. А ты почему не женат? Но спросить она так прямо не могла.
– В институте, – немного помолчав, продолжила Саша, – была первая любовь. Обычно первая настигает в школе. А я, видать, опоздала или не доросла тогда. У подружек была любовь, а у меня – нет. А вот в институте… Я даже замуж собралась. Счастья столько было. А потом, как в кино, ушел к другой.
– Подруга увела?
– Никто никого не уводил. Просто ушел. Нельзя увести человека. Глупость это все. И изменить нельзя.
– То есть ты считаешь, что измены в принципе нет? – Стрельников, как гончая, принял стойку.
– Измену придумали романисты, чтобы было о чем писать в своих романах. Как можно изменить человеку, которого любишь? Просто когда это случается, мы пытаемся оправдать, в первую очередь, себя. А все банально просто: встретились два совершенно чужих человека, и, кроме как постель, толком ничего не связывает. Вот и у нас так случилось. Любви не было. Влюбленность – да. Но это я позже поняла. А тогда была трагедия. Страдала. Мне повезло – у меня был мудрый дед. Он многое объяснил. Хотя легче не стало.
– Все у тебя просто. Любовь есть. Измены нет.
Стрельников заводился. Обида, давно приспанная, ожила и пучеглазо смотрела на мир.
– У каждого свое понятие любви и нелюбви. Опыт-то разный. И выбор разный. Женщина мужчину выбирает подсознательно.
Саша стала вдруг серьезной. И Стрельников опять подумал, что она совсем не такая, как все другие женщины. Было в ней что-то от древней женщины. Может, глаза, может, открытость взгляда, может, естественность. Стрельников отвел взгляд.
– То есть ты хочешь сказать, что выбирает и принимает решение женщина?
– Конечно, если отбросить всю мелодраму. Я думаю, что развитие общества и его законы притупили исконное чувство или вообще его вытеснили. Раньше женщина руководствовалась инстинктом, а теперь – расчетом.
– А мужчина, значит, не имеет права выбора?
– Конечно, имеет, но решение остается за женщиной. Таков закон природы. Женщина вынашивает ребенка. И только она может чувствовать, от кого ребенок будет жизнеспособным. Я это все говорю в упрощенной форме.
– Значит, ни один мужчина не подошел под твои законы? – В вопросе Стрельникова сквозила ирония.
– Как видишь. Если ты не против, снова распределим обязанности. Я – мыть посуду, а за тобой – печка.
Стрельников готов был на все условия, только бы подальше от нее. Непонятное или давно забытое чувство, как молодое вино, начинало будоражить его кровь.
Уже лежа в постели, он всматривался в подсолнухи. Хотелось увидеть в цветах улыбку, но на него смотрели глаза маленьких заспанных крабов. Он не хотел себе признаваться, что обидел ее специально, чтобы не услышать, что у нее кто-то есть, а любовь придумали романтики.
Саша уснула под утро. Обида вдруг накатила, и слезы сами по себе покатились на подушку. А там, на втором этаже, в комнате с «Подсолнухами» во сне на диване ворочался Стрельников.
* * *
Окна ординаторских всех пяти этажей, по замыслу архитектора, должны были выходить прямо на центральный подъезд, но с годами отделения немного перестроились, и замысел нарушился. Ординаторская неврологии переехала вообще в конец коридора, заняв небольшую самую холодную угловую палату. Холодно, правда, было только зимой. И сколько тетя Поля, громогласная и такая же добрая санитарка, ни заклеивала щели, в ординаторской теплее не становилось.
