– Бобби? – сказал голос, и в голосе прозвучало сладкое смакование, чувственное узнавание. – Бобби, – снова сказал голос уже без вопросительного знака. Поле зрения Бобби начали пересекать пятнышки, в их гостиной внезапно повалил черный снег.
– Пожалуйста… – прошептал Бобби. Он собрал всю свою силу воли и заставил себя договорить. – Пожалуйста, отпустите его.
– Не выйдет, – сообщил ему голос из пустоты. – Он принадлежит Владыке. Держись подальше, Бобби. Не вмешивайся. Тед – наш пес. Если не хочешь стать нашим псом, держись подальше.
Щелк.
Бобби прижимал трубку к уху еще несколько секунд: ему требовалось задрожать, но он был таким холодным, что не мог.
Однако зуд сзади глаз начал утихать, а черные нити, пересекавшие поле его зрения, начали сливаться с сумраком вокруг. Наконец он оторвал трубку от головы, хотел опустить и замер: на трубке, там, откуда доносился голос, появились алые пятнышки. Словно голос твари на другом конце провода заставил трубку кровоточить.
Тихонько и часто всхлипывая, Бобби наконец положил трубку на рычаг и пошел к себе в комнату. «Не вмешивайся, – сказал ему человек по номеру семьи Сагамор. – Тед – наш пес». Но Тед же не пес. Он человек и друг Бобби.
«Она могла сказать им, где он будет сегодня вечером, – подумал Бобби. – По-моему, Кэрол знала. А если она знала и если сказала маме…»
Бобби схватил банку с «Велофондом». Он выгреб из нее все деньги и пошел к входной двери. Он взвесил, не оставить ли записку матери, и решил, что нет. Она же могла снова позвонить ХОуситоник 5—8337 и сказать нимроду с низким голосом, что затеял Бобби-бой. Это была одна причина, чтобы не оставлять записки. А другая заключалась в том, что он уедет с Тедом, если успеет его вовремя предупредить. Теперь Теду придется взять его с собой. А если низкие люди убьют его или похитят? Ну, ведь это почти то же самое, что убежать из дома, верно?
Бобби в последний раз оглядел квартиру, и, пока он слушал храп матери, у него вдруг защипало в сердце и в голове. Тед был прав: вопреки всему, он продолжал ее любить. Если есть ка, так любовь к ней – часть его ка.
Тем не менее он надеялся, что никогда больше ее не увидит.
– Бывай, мам, – прошептал Бобби. Минуту спустя он уже бежал по Броуд-стрит в сгущающийся сумрак, одной рукой зажимая комок денег в кармане, чтобы ни одна монета не выпала.
X. Снова «там, внизу». Угловые ребята. Низкие люди в желтых плащах. Расплата
Он вызвал такси по телефону-автомату Спайсера, а в ожидании сорвал объявление о пропавшей собаке Бротигене с доски для объявлений снаружи. Заодно он убрал и перевернутую карточку, рекламирующую «рэмблер» пятьдесят седьмого года, продаваемый владельцем. Он смял их, выбросил в мусорный бачок у дверей, даже не оглянулся через плечо проверить, заметил ли его маневр старик Спайсер: о его злобности среди ребят западной части Харвича ходили легенды.
Близняшки Сигсби тоже были тут – положили скакалки, чтобы поиграть в «классики». Бобби подошел к ним и увидел рисунки…
…намалеванные рядом с «классиками». Он встал на колени, и Дайна Сигсби, которая как раз собиралась бросить свою битку на седьмой квадрат, опустила руку и уставилась на него. Дайена прижала перепачканные пальцы к губам и захихикала. Не обращая на них внимания, Бобби обеими ладонями затирал рисунки в меловые пятна. Закончив, он встал и отряхнул ладони. Фонарь над крохотной – на три машины – автостоянкой Спайсера вспыхнул, и у Бобби с девочками внезапно выросли тени, куда длиннее их самих.
– Чего это ты, дурачина Бобби Гарфилд? – спросила Дайна. – Они же были такие хорошенькие.
– Эти знаки приносят беду, – сказал Бобби. – А вы почему не дома?
Но он и сам знал: объяснение вспыхивало у них в мыслях, как реклама пива в витрине Спайсера.
– Мамочка и папочка скандалят, – сказала Дайена. – Она говорит, что у него есть девочка, – она засмеялась, и ее сестра тоже, но глаза у них были испуганные. Бобби вспомнилась малыши в «Повелителе мух».
– Идите-ка домой, пока совсем не стемнело, – сказал он.
– Мама велела, чтобы мы пошли гулять, – сообщила ему Дайна.
– Значит, она дура, а ваш отец дурак. Идите-идите!
Девочки переглянулись, и Бобби понял, что напугал их еще больше. Но ему было все равно. Он смотрел, как они схватили свои прыгалки и побежали вверх по склону. Пять минут спустя «чекер», который он вызвал, въехал на маленькую стоянку. Лучи фар веером развернулись по гравию.
– Хм, – сказал таксист. – Везти ребенка в Бриджпорт вечером? Не знаю, не знаю… даже если у тебя есть деньги оплатить проезд.
– Все в порядке, – сказал Бобби, забираясь на заднее сиденье. Если таксист попробует выкинуть его, ему придется достать из багажника лом. – Меня дедушка встретит. (Но не в «Угловой Лузе», уже решил Бобби: он не собирался подъезжать туда в такси. Кто-то ведь может его высматривать). – У «Жирных клецок Во и Компании» на Наррагансетт-авеню.
«Угловая Луза» тоже была на Наррагансетт. Названия улицы он не запомнил, но без труда нашел адрес в телефонной книге после того, как вызвал такси.
Таксист уже начал выезжать со стоянки задним ходом, но теперь он остановил машину.
Хулигансетт-стрит? Черт! Мальцам там делать нечего. Даже среди бела дня.
– Меня дедушка встретит, – повторил Бобби. – Он велел дать вам полкамешка сверх. Пятьдесят центов, понимаете?
На мгновение таксист заколебался. Бобби старался придумать, как его все-таки убедить, но ему ничего не приходило в голову. Затем таксист вздохнул, опустил флажок «свободен», и такси покатило вперед. Когда они проезжали мимо его дома, Бобби повернулся посмотреть, нет ли света в их квартире. Но окна были темными. Пока еще. Он откинулся на спинку в ожидании, когда Харвич останется позади них.
Таксиста звали Рой Де Лойс, так значилось на его счетчике. За все время поездки он не сказал ни слова. Ему было грустно, потому что пришлось отвезти Пита к ветеринару, чтобы усыпить. Питу было четырнадцать лет. Для колли это глубокая старость. Он был единственным настоящим другом Роя Де Лойса. «Валяй, старик, ешь, я угощаю», – говорил Рой Де Лойс, когда кормил Пита. Он говорил это каждый вечер. Рой Де Лойс развелся с женой. Иногда он отправлялся в стриптизный клуб в Хардфорде. Бобби видел призрачные образы танцовщиц: почти все они были одеты только в перья и длинные белые перчатки. Образ Пита был куда четче. Рой Де Лойс, возвращаясь от ветеринара, чувствовал себя нормально, но когда увидел в чуланчике пустую миску Пита, не выдержал и заплакал.
Они миновали «Гриль Уильяма Пенна». Яркий свет лился из всех окон, по обеим сторонам улицы на три квартала стояли машины, но Бобби не увидел ни очумелых «Де Сото», ни других машин, в которых чувствовались только чуть замаскированные живые твари. Его глаза не зудели сзади, не было и черных нитей.
