Больше он никогда Теда не видел.
– Вали отсюда, малый, – сказал Лен Файле. Лицо у него было желтоватым, как сыр, и словно обвисло на черепе, как кожа обвисала на руках его сестры выше локтя. У него за спиной под аркой вспыхивали и перемигивались огоньки игорных автоматов, но на них никто не смотрел. Крутые ребята, торчавшие возле них по вечерам в «Угловой Лузе», теперь жались за спиной Лена, как перепуганные детишки. Справа от Лена были бильярдная и игроки, стискивающие кии в руках, будто дубинки. Старый Джи стоял в стороне рядом с сигаретным автоматом. Кия в его костлявой старой руке не было – из нее свисал пистолетик. Бобби он не испугал. После Кэма и его желто-плащных подручных вряд ли что-нибудь могло его напугать – во всяком случае, сейчас. На какое-то время весь его испуг был полностью израсходован.
– Привяжи коньки, малыш, и катись, кому говорю!
– Так будет лучше, дружок. – Это сказала Аланна из-за стола.
Бобби посмотрел на нее и подумал: «Будь я постарше, я б тебе кое-что показал. И еще как!» Она поймала его взгляд – суть его взгляда, – отвела глаза, красная, испуганная, сбитая с толку.
Бобби посмотрел на ее брата.
– Хотите, чтобы эти ребята вернулись?
Обвислое лицо Лена обвисло еще больше.
– Шутишь?
– Тогда ладно, – сказал Бобби. – Сделаете, о чем я попрошу, и я уйду. И больше вы меня не увидите. – Он сделал паузу. – И их тоже.
– Чего тебе надо, малый? – спросил Старый Джи своим дрожащим голосом. Бобби знал, что все будет по его: это вспыхивало и гасло в мыслях Старого Джи, будто большая сверкающая вывеска. Эти мысли были теперь такими же ясными, как когда-то у Молодого Джи, – холодными, расчетливыми и неприятными, но после Кэма и его регуляторов они казались совсем безобидными. Безобидными, как мороженое.
– Чтобы вы отвезли меня домой, – сказал Бобби. – Это во-первых.
Затем, обращаясь больше к Старому Джи, чем к Лену, он объяснил, что ему нужно во-вторых.
У Лена был «бьюик» – большой, длинный и новый. Броский, но не низкий. Просто машина. Они ехали в нем вдвоем под звуки джаза сороковых годов. За все время поездки до Харвича Лен только раз нарушил молчание:
– Не вздумай переключить на рок-н-ролл. С меня этого дерьма и на работе хватает.
Они проехали мимо «Эшеровского Ампира», и Бобби увидел, что сбоку от кассы стоит вырезанная из картона фигура Брижит Бардо в полный рост. Он скользнул по ней взглядом без всякого интереса. Он стал слишком взрослым для Б.Б.
Они свернули с Эшер, «бьюик» покатил вниз по Броуд-стрит, будто шепот, прикрытый ладонью. Бобби указал на свой дом. Теперь квартира не была темной: там горели все лампы. Бобби взглянул на часы на приборной доске «бьюика» и увидел, что почти одиннадцать. Когда «бьюик» затормозил у тротуара, Лен Файле опять обрел дар речи.
– Кто они такие, малыш? Кто они, гады эти?
Бобби чуть было не ухмыльнулся. Ему вспомнилось, как в конце почти каждого эпизода «Одинокого Рейнджера» кто-нибудь да спрашивал: «Кто он? Этот, в маске?»
– Низкие люди, – ответил он Лену. – Низкие люди в желтых плащах.
– Не хотел бы я сейчас быть на месте твоего приятеля.
– Да, – сказал Бобби. По его телу, как порыв ветра, пробежала дрожь. – И я тоже. Спасибо, что подвезли.
– На здоровье. Только оставайся, хрен, подальше от моего заведения. Туда тебе больше хода нет.
«Бьюик» – катер, детройтский прогулочный катер, но не низкий – отъехал от тротуара. Бобби смотрел, как машина развернулась у ворот напротив и унеслась вверх по холму мимо дома Кэрол. Когда она скрылась за углом, Бобби посмотрел на звезды – миллиарды россыпей, выплеснутый мост света. Звезды, а за ними еще звезды, вращающиеся в черноте.
«Есть Башня, – подумал он. – Она удерживает все воедино. Есть Лучи, которые каким-то образом ее оберегают. Есть Багряный Владыка и ломатели, трудящиеся, чтобы уничтожить Лучи… и не потому, что ломатели хотят, а потому, что этого хочет он – Багряный Владыка».
Возвращен ли уже Тед к остальным ломателям? Возвращен и опять налегает на весло?
«Прости, – подумал он, зашагав к крыльцу. Он вспомнил, как сидел там с Тедом и читал ему газету. Просто двое парней. – Я хотел отправиться с тобой и не смог. Не смог».
Он остановился у нижней ступеньки крыльца, вслушиваясь в лай Баузера на Колония-стрит. Но было тихо. Баузер уснул. Чистое чудо. Криво улыбаясь, Бобби начал подниматься на крыльцо. Его мать, наверное, услышала, как вторая ступенька скрипнула у него под ногой – как всегда, громко, – потому что она выкрикнула его имя и послышались ее бегущие шаги. Он поднялся на крыльцо, и тут дверь распахнулась, и она выбежала наружу – все еще в той же одежде, в которой вернулась из Провиденса. Волосы спутанными прядями падали ей на лицо.
– Бобби! – закричала она. – Бобби, ах, Бобби! Слава Богу! Слава Богу!
Она обняла его, закрутила, словно бы в танце, ее слезы намочили одну сторону его лица.
– Я отказалась взять их деньги, – бормотала она. – Они потом мне позвонили и спросили адрес, чтобы выслать чек, а я сказала: не нужно, это была ошибка, я была измучена и расстроена, я сказала «нет», Бобби, я сказала «нет», я сказала, что не хочу их денег.
Бобби увидел, что она лжет. Кто-то подсунул конверт с ее фамилией под дверь вестибюля. Не чек, а триста долларов наличными. Триста долларов в награду за возвращение лучшего из их ломателей – триста паршивых камушков. Они жлобы даже еще больше, чем она.
– Я сказала, что не хочу их, ты слышишь?
Она теперь несла его в квартиру. Он весил почти сто фунтов и был тяжеловат для нее, но все равно она подняла его, продолжая бормотать. Бобби разобрал, что им хотя бы не придется разбираться с полицией – она туда не позвонила. Почти все время она просто сидела тут, перебирала в пальцах измятую юбку и бессвязно молилась, чтобы он вернулся домой. Она же любит его! Эта мысль билась в ее мозгу, будто запертая в сарае птица. Она же его любит. Это не очень помогало, но все-таки. Пусть это было ловушкой, но все-таки чуточку помогало.
– Я сказала, что не хочу их, что нам они не нужны, пусть оставят свои деньги себе. Я сказала… Я им объяснила…
– Хорошо, мам, – сказал он. – Это хорошо. Отпусти меня.
– Где ты был? С тобой ничего не случилось? Хочешь поесть?
Он ответил на ее вопросы в обратном порядке.
– Хочу, ага, но со мной ничего не случилось. Я ездил в Бриджпорт. Вот за этим.
Он сунул руки в карманы штанов и вытащил остатки «Велофонда». Его долларовые бумажки и мелочь были перемешаны со смятыми десяти-, двадцати- и пятидолларовыми купюрами. Его мать уставилась на деньги, которые сыпались на столик у дивана, и ее здоровый глаз становился все шире и шире, так что Бобби испугался, как бы он не вывалился вовсе. Другой глаз продолжал косить вниз из грозовой тучи сине-черной опухоли. Она походила на старого пирата, видавшего виды, смакующего зрелище только что выкопанного сокровища – образ, без которого Бобби вполне мог бы обойтись… и который продолжал преследовать его в течение пятнадцати лет, отделивших эту ночь от ее смерти. Тем не менее что-то новое и не слишком приятное в нем радовалось тому, как она выглядела в эту минуту – старой, безобразной и смешной, не просто алчной, но и глупой. «Это моя мама, – думал он голосом Джимми Дюранте. – Это моя мама. Мы оба его предали, но мне заплатили лучше, чем тебе, мам, а? Ага! Моя взяла!»
